Е. Прошкину посвящается
Шестое ноября выдалось поганое. Вечером ударил мороз, лужи тут же замерзли, улицы превратились в каток и эфемерные усилия случайных дворников, уже весьма веселых по случаю приближения всенародного праздника, не мешали народу падать пачками, бить вдребезги драгоценные бутылки и поминать окружающую действительность недобрыми, но вескими словами.
Борис хмыкнул и, обогнув абсолютно пьяного мужичка, с бессмысленным видом восседавшего посреди исцарапанного зеркала огромной лужи, смело пересек проезжую часть. Борис еще утром обулся в замечательные армейские ботинки с многочисленными подковками. Ему внезапный лед был до лампочки.
- Простите...
Борис обернулся.
Из темноты ближайшей подворотни на него глядел бледный до синевы юноша, одетый явно не по погоде: в легкомысленную синюю футболочку с затейливыми иероглифами в центре, в тертые джинсы когда-то черного цвета и в босоножки. Юноша откровенно мерз и обнимал себя для тепла руками.
- Ну? - притормозил недовольно Борис. Ему было некогда. До полуночи еще оставалось несколько часов - и кое-какие дела, которые надо было успеть сделать. Седьмое ноября, красный день календаря на носу. Не шутка.
- Это... Какой это город?
- Санкт-Петербург, - насторожившись, отвечал Борис. - Ленинград, - добавил он, помедлив. - Петроград. Питер.
Надо же! Вот так случай...
Юноша даже дрожать забыл, осмысляя полученную информацию. Глаза его округлились.
Лет двадцать, наверное. От силы двадцать пять, прикинул Борис. Пацан.
- Это... - снова застучав зубами, выдал пацан. - Ну...
- Обязательно! - согласился Борис. - Ты вот что, пойдем-ка со мной, согреешься. Не боись, не обижу, - насколько мог добродушно сказал он, шагнул к замерзающему (тот машинально подался назад, но уперся в ледяной мусорный бачок с кривой надписью "Дэцл - кул"). - Или ты прямо тут хочешь дуба дать?
Дуба давать юноше явно не хотелось.
- Свихнуться можно, - сообщил он.
- Точно, - кивнул Борис. - Свихнуться можно запросто. Но оно тебе надо? Пошли. - Борис сбросил ватник и накинул его пацану на плечи. - Давай, шевели копытами. Тут рядом.
Что было чистой правдой: нужно было пройти метров пятьдесят - до ближайшего перекрестка, и за ним свернуть налево, и еще раз налево, во мрак подворотни, где за внушительным мусорным контейнером таилась дверь в подвальную дворницкую. Здесь Борис обитал последние три года.
Пока Борис накидывал щеколду, спасенный им пацан как куль с картошкой скатился по каменным ступенькам и врезался лбом в следующую дверь, на его счастье обитую хорошо пожившим дерматином, из которого кое-где торчали кустики утеплителя.
Гремя подковками, Борис спустился следом, отодвинул бедолагу в сторону и вставил в замочную скважину старорежимного вида громадный стальной ключ.
- Вот мы и дома, - буркнул он, толкая дверь.
Неправильно это, когда двери открываются внутрь. Такую дверь гораздо легче выбить, отстраненно подумал Борис. На следующий год обязательно поменяю. Хотя...
Выключатель щелкнул и вызвал к жизни яркую лампу под потолком: в дворницкой было тепло и уютно - широкий стол у низкого, наполовину утопленного в землю окна, хозяйственные шкафы, громадный облупившийся холодильник "ЗИС", на который юноша взглянул недоброжелательно, широкий топчан в углу - и многочисленные электробатареи. Еще в дворницкой был дед Семеныч - в пиджаке при орденских планках. Надежно примотанный толстой волосатой веревкой к стулу, дед сверкал очами из-под кустистых бровей - наверное, по нужде приспело деду, вот и ярился.
- А-а-а! Контра! - сипло заклеймил Бориса Семеныч, забрызгал старческими слюнями сквозь хилую, потерявшую цвет бороденку. - Явился, вредитель... - вытянул дед тощую жилистую шею, щуря отвыкшие от света водянистые глаза. - И ишшо одну контру с собой приволок. У, враги народа!..
Борис не обращал на Семеныча никакого внимания, а застывший посреди дворницкой, аккурат под лампой юноша смотрел на кипятящегося деда с опаской. Ветеран НКВД, крайне чувствительный к чужим эмоциям, тут же заегозил, застучал ножками стула.
- Што смотришь, лишенец? - вдруг рявкнул дед. - Десять лет без права переписки!
- Ох ты, горе мое... - покачал головой Борис и, набрав из-под крана воды, воткнул в розетку вилку электрочайника. - Заткнись, старичина. Добром прошу! - Обернулся к юноше. - Ты проходи, садись вон, к батарее. Сейчас водичка вскипит.
- Я спросить хотел... - шевеля над ближайшей батареей оживающими пальцами, начал было тот, но Борис прервал его взмахом руки.
- Потом. Потом спросишь. Сначала мы тебя маненько подлечим, - проходя к холодильнику, задел паренька плечом, остановился на мгновение. - Сядь, я сказал.
Тот послушно уселся на стул между двумя батареями.
Борис распахнул "ЗИС".
- Так... - содержимое как всегда радовало глаз. - Что тут у нас? А, вот!
С бутылкой текилы и стаканами в руках Борис вернулся к юноше, ногой пододвинул стул себе и устроился напротив.
- Щас нажрутся, будут песни контрреволюционные орать... - сварливо пожаловался дед Семеныч и картинно задвигал кадыком: сглотнул, старый пьяница. - Нету на вас товарища Сталина! Вредители...
- Точно, - согласился со стариком Борис. - Нету на нас товарища Сталина. Совсем. По мне - так и слава богу. А ты как? - подмигнул он юноше. - Насчет товарища Сталина? Впрочем, что это я... - набулькал полстакана текилы. - Пей давай.
Юноша все так же послушно принял стакан и, понюхав - совершенно, кстати, напрасно: "Ту фингерз" в черной бутылке ничем не пахнет, - опрокинул текилу в рот. И тут же широко задышал. На глаза навернулись слезы.
- Ну извиняй! - улыбнулся Борис. - Лимонив немае.
- Ананасы им подавай в шампанском! - ввернул, облизывась, Семеныч.
- Лайм... - прохрипел юноша. - Лаймом надо...
- Это мне без разницы, - Борис налил ему еще столько же и себе, двойную порцию. - Так как же нас зовут?
- Юра.
- Хорошее русское имя.
- А... вас?
- Нас-то? Меня - Борис. Можно Боря. А этого старого хрыча - Павел Семеныч. Он у нас ветеран всех войн и революций, пламенный борец и выдающийся стукач. Мудак в общем. Атавизм.
- Оскорбляй, оскорбляй, Борька! - заплескал слюнями дед. - Погоди, придет еще мое время!..
- Не будет твоего времени, Семеныч. Не мечтай даже. И заткнись.
В ответ дед разразился такой многоэтажной тирадой, что юноша по имени Юра даже пошатнулся на своем стуле.
- Ну все, старик, - Борис тяжело поднялся. - Подержи, - передал он Юре свой стакан. - Ты достал меня, старинушка.
- Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов, - истово полыхая глазами, внезапно завел Семеныч неожиданно тонким, срывающимся голосом. - Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов!.. Это есть наш последний и реши-и-ительный бой...
- Может, не надо... - подал голос Юра.
- Надо, - вздохнул Борис. - Необходимо. У него разум вскипел возмущенный. - Вытащил из кучи барахла на столе кругляш широкого скотча, с визгом оторвал приличный кусок и капитально заклеил Семенычу рот. Революционная песня, как и положено, перешла в задушенное мычание. Мир насилья порушить до основания на этот раз не вышло.
- Ну, за знакомство! - Борис вернулся на место и чокнулся с Юрой. - Чтоб мы так жили.
От второго полстакана текилы щеки юноши окончательно порозовели да и сам он существенно расслабился.
- Ну валяй, спрашивай, - предложил Борис, бросив взгляд на "роллекс": еще полчаса он вполне мог потратить.
- О чем?
- А я знаю?
- Ах, да!.. Вы, Борис...
- Боря. И можно на "ты".
- Да-да... Боря... Тут такое дело... Вы... Ты не подумай, я не псих, но... Борь, а как я здесь оказался?
- Хороший вопрос. Своевременный. А ты где был-то?
- На Тайбэе.
- Где?
- Ну... Тайвань знаешь?
- Остров. Китайцы. Так?
- Так.
- Ты что, шпион?
- Какой шпион? Я там стажировку прохожу... в университете...
- А, вот оно что...
Ситуация получалась забавная: происходило нечто новое. То есть, быть может, такое уже и раньше случалось, да только Борис с подобным за три года ни разу не сталкивался. Тут требовалось подумать. И первое, что приходило на ум, - так что, возможно, впереди совсем даже не вечность? Есть шанс?..
Закипел чайник.
Борис вытащил из шкафа ящик дорогих кубинских сигар, варварски откусил у одной кончик и прикурил от позолоченного "Зиппо". Потом щедро заварил чай. Не чай, а чифир просто.
- Давай к столу, - позвал он разомлевшего от тепла и текилы Юру и отодвинул Семеныча вместе со стулом подальше к стенке. - Кури если хочешь.
- Боря, я ни хрена не понимаю, - глядя в чашку с чаем, поведал ему юноша. - Я вышел из библиотеки - открыл дверь и оказался в подворотне у какой-то помойки... В Питере, ты говоришь?
- Точно, - Борис с удовольствием выпустил толстую струю дыма. - В колыбели революции.
- Но - как это?
- Да вот так... Кстати, какой нынче год?
- В каком смысле?
- В самом прямом. От Рождества Христова. Какой?
- Две тысячи первый. Какой же еще! Ты не думай, я не псих и не пьяный...
- Да я и не думаю... - Ситуация осложнялась еще больше: две тысячи первый год, поди ж ты! - А сколько ты проторчал в этой подворотне? Час? Два?
- Ну... Час точно. Может, больше. Да, наверняка больше. Думал, помру от холода... Никто не останавливался. Все пьяные.
- Ты не час там проторчал, милый Юрик. Ты там минус год проторчал. Двухтысячный год на дворе. Начало ноября. Праздник Октября. В ноябре. Здорово, да?
- А?!! - Юра вытаращил глаза на Бориса, а потом обернулся к Семенычу: тот подтвердил информацию энергичными прыжками на месте и полузадушенным мычанием.
- Ага. Ты чай-то пей, пей...
Установилась трагическая тишина, прерываемая лишь трудным дыханием ветерана: у Семеныча шли старческие сопли и он ими периодически тихонько шмыгал.
Борис молча хватанул еще немного текилы, встал и открыл дальний шкаф. Достал оттуда длинный металлический кейс и положил на свободный угол стола. Нетрезвый Юра осторожно следил за ним краем глаза.
- Может, вы мне дадите... какую-нибудь куртку взаймы - я верну, честное слово! - да и пойду я себе? - предложил без особой уверенности Юра.
- Иди, - пожал плечами Борис. - Только не сейчас.
- А когда?
- После двенадцати. - Борис щелкнул замками и открыл кейс. Погладил любовно покоящуюся там автоматическую винтовку "кольт". - Раньше я тебя никуда не отпущу. Уж не серчай, - с нажимом добавил он, вынул магазин, коробку с патронами и принялся запихивать патроны в магазин. - Надо ведь учитывать разницу во времени между нами и Тайбэем...
Юра так внимательно следил за его руками, что пропустил мимо ушей последнее замечание, а Борис покончил, пыхтя сигарой, с одним магазином и взялся за второй.
- Тут ведь какая штука, Юрочка... Никогда не знаешь, сколько пулек понадобится. Я имею в виду, что много патронов не бывает, верно?
Дед Семеныч сторожко замер у стеночки. Смотрел внимательно, подслеповатая сволочь, и запоминал. Все запоминал. У него, у урода, память отменная. Это, собственно, единственное, что в нем есть хорошего, - память его стариковская.
Ничего. Это только до двенадцати.
- Ты, небось, из Москвы, а? - задушевно спросил Борис, вставляя магазин в положенное ему конструктором место. - Из столицы нашей необъятной, мать ее, родины? - Спросил он, щелкая затвором.
- Ну... да... - заворожено глядя на винтовку, подтвердил Юра.
- Так ты мне скажи, - Борис захлопнул кейс и рассовал остальные магазины в карманы жилетки. - Ты мне скажи, что вы там, дуболомы хреновы, в своей Москве замкнули? Какую хрень включили и не выключили? Экспериментаторы.
- О чем ты? - спертым голосом спросил Юра.
- А о том, милый Юрик, - Борис внезапно шагнул к юноше и, не выпуская винтовки из рук, навис над ним, худым и тщедушным. - А о том я, что этот день сурка уже очень затянулся, - гнев нарастал как снежный ком, даже в глазах потемнело, - а о том, что в полночь шестого ноября двухтыщного года что-то у вас там закоротило и теперь тут все время двухтысячный год! Понимаешь? Я уже третий раз встречаю революционный праздник в две-тщи-гребанном-году! Третий! Раз! Встречаю! И этот хрен, этот старый чекистский пень третий раз встречает и третий раз пытается настучать на меня в ФСБ или, как он говорит, куда положено! И я третий раз мешаю ему настучать. А после полуночи он ничего не помнит. И эти все, - Борис широко махнул рукой в сторону улицы, - они тоже ничего не помнят. Не помнят, что прожили целый год! Они снова просыпаются в двухтысячном году, а сейчас, чтоб ты знал - сейчас уже две тыщи третий! Понял ты? Понял?!
Юра неуверенно кивнул, хотя Борису было совершенно ясно, что ничего он не понял. Ну и правильно. Если бы Борис был на его месте, он чувствовал бы то же самое. И считал бы его, Бориса, опасным психом с хорошо смазанной автоматической винтовкой Кольта в руках.
- Что-то там у вас пошло вразнос, - остывая, перехватил винтовку в другую руку Борис. - И теперь являешься ты - из две тыщи первого года. Как ты говоришь. Нет-нет, я тебе верю, Юрик. Ты мне нравишься. А что это значит?
- Что? - откликнулся Юра.
- М-м-м? - замычал сквозь скотч любопытный Семеныч.
- А хрен его знает! - отвечал им Борис, вешая винтовку на плечо. - Это значит, что вообще всего можно ожидать, понял? Не понял? Ну и пес с тобой. Поэтому я тебя сейчас привяжу к стульчику и рот тебе заклею, и вы с этим коммунистическим эсесовцем тут немного покемарите, а потом я вернусь и мы посмотрим, что ты завтра будешь помнить, Юрик. - В руках у Бориса появилась веревка.
- Он же сумасшедший!!! - вдруг дернулся юноша, искательно глядя на Семеныча. - Он же из дурки сбежал!
Ветеран согласно закивал всем организмом: не только сумасшедший, но и контра, враг народа, владимирский централ, ветер северный.
- Твои проблемы, - щелкнул затвором Борис. - Быть может, ты мне еще и пригодишься... Если завтра выяснится... Знаешь, Юрик, в сущности - я так одинок, - и он ловко примотал юношу к стулу.
- А если ты не вернешься? - спросил тот. - Кто же нас развяжет?
- Вернусь, - улыбнулся Борис. - Вот сейчас пойду в Василеостровскю администрацию и всех там перемочу. Сразу после полуночи. Тут ведь какая штука, Юрик. Людишки-то все шестого после двенадцати на часик-полтора отрубаются. Сидят как покойники. Бери что хочешь. Если можешь, конечно... Ну вот я и подумал... Надо же что-то делать с этой штукой чертовой, которую замкнуло. Вырваться. Чтоб было дальше, понимаешь? А кто, если не я? Ну и в прошлом году я подготовился, сходил в магазинчики, - Борис ухмыльнулся и хлопнул рукой по винтовке. - А теперь кончу всю администрацию. Неужели никто завтра не заметит? Записку им там напишу длинную. Должны, должны обратить внимание.
- Ты уж лучше весь Смольный перестреляй тогда, - предложил Юра. - Мэра города, заместителей, чиновников, насри под памятником Ленина. Там Ленин во дворе стоит с рукой протянутой...
- Э, милый! Широко мыслишь! - засмеялся Борис. - Да ведь туда не пройдешь, Юрик! Там своя история. В центр вообще соваться нельзя. Я раз попробовал - еле ноги унес. В центре свои заморочки. Они каждый год Зимний берут. Причем ночью. Садятся у Смольного на броневики, Ленин толкает речь и - вперед, на баррикады. Их в семнадцатом году всех замкнуло. Как тебя в две тыщи первом, если не врешь. Но дело в том, что сюда им хода нет. Как и этим, которые здесь, - туда. И никто на это внимания не обращает. Будто и нету ничего. Но в бинокль видно. Так что ты мне очень даже нужен, Юрочка. Сдается мне, засланный ты казачок.
Где-то неподалеку гулко ухнуло.
- Что это? - встрепенулся Юра.
- Как - что? "Аврора" по Зимнему долбанула, сейчас на штурм пойдут... А, так ты слышишь! Просто замечательно. А вот этот старый пень не слышит. Только я и ты. Так что ты никуда не уходи. Я быстро. В начале второго буду. Не обделайся, томясь.
5 ноября 2003 года
СПб
Любые материалы с настоящих страниц могут быть
воспроизведены в любой форме и в любом другом издании
только с разрешения правообладателей.