— > ГлавнаяДивовАлимовБурносовФорум —>
—> Бурносов: интробиографиябиблиография
 
харизматический писатель Бурносов
 
ЕФРЕМ - УДАЛАЯ ГОЛОВА
 

Непотребныя разсказы из жисти народной: part 1

Жил-был Ефрем в Удрищенской губернии, в деревне Вонючие Кучечки. В котором годе и не припомню, но кубыть давно. Как Ефрему осьмнадцатый год пошел, батька яво помер от натуги, соленых огурцов объевшись, а матка есчо годик помучалась да и тоже пятки врозь.

Ефрем был малый, надобно сказать, здоровый - сядет, бывало, снедать, да корыто репы и сожреть, токо хрупает. А как батька с маткой прибрались, нечаво стало Ефрему жрать, и надумал он на заработки податься. Оно и дело: празник новогод навроде вот он, рождество опять жа, а в хате ни елочки даже, ни хлопушки, ни пердушки, не говоря уже пожрать-выпить как добрыя люди.

Подпоясался Ефрем, лапти новые напялил, зипун вонючий, опять же в котомку мерзлой репы наклал, дверь хаты поленом припер и с божьей помощью пошел в губернский город Удрищенск.

Долго ли шел, коротко ли, а встречается ему повозка, и што характерно, идеть в ту жа сторону, што и сам Ефрем. Тянет яе кобыла, а на возу мужик спит, носом выкрутасы выводит, ажно попердыват. Ефрем не будь дурак на воз-то залез, репу из котомки достал и жреть.

Тут мужик репяной дух крепкой учуял, проснулся в момент и спрашиват:

- Ты хто ж таков за выпиздыш? Чаво на мой воз залез?

- Дак в город пиздую, на заработки, - говорит Ефрем, а сам репу уминат. - А вот не хошь ли, дяденька, репки?

- А и давай, - говорит мужик, а сам с-под сена макитру тянет, а в макитре не то штобы квас, но и не самогон, так, бражка. Тяпнули они по глоточку, мужик и спрашиват сызнова:

- Штой-то твой образ мне знаком. Уж не Афоньки ты кривого сын, што на Сретенье от пережору подох?

- Ну.

- А я вовсе кум твой, Егорка Сракин, из заебищинских мы. Эвона, как повстречалися, надобно есчо выпить.

Так и уговорили макитру, а наверх есчо репою заели, опосля развалилися на возу, лежат - пердят, в небо глядят. И так им хорошо стало, што и не сказать.

- Ой, блять, облака, - скажет, бывало, Ефрем.

- И то верно, на хуй, - отвечает Егорка.

А то наоборот, дядя Сракин скажет:

- Илянь, ебать-колотить, птахи божии.

- Вижу, дяденька, куды ж они на хуй денутся...

Так в благостных разговорах и не заметили, как уже выселки показались. Тута дядя Сракин кобылу остановил и говорит:

- Ты, кум, вылазий, потому мне чичас налево, я попу должон бредень продать. В прошлом годе на ярманке сговорились, а я токо таперича доехал, боюсь, купит у ково другово пизда бородатая... Одначе не брошу тебя вот так запросто, а совет тебе дам пользительный: вон стог, там и заночуй, а в городе не ровен час ночью лиходеи нападут. Страшно в городе-т. А тут оно хотя и зима, не померзнешь в сене-то. Чай, не турецкай мандарин. И с празником новогодом тебя!

С тем и распрощались. Побег Ефрем к стогу, тока в сено ебало засунул, ан ему хтой-то пяткой в зубы как даст! Он и вскричи:

- Да ты што! Больно жа! Чаво доброму человеку ногами по ебалу топчесьси?

А из стога мужик лезет здоровушшый без порток, да и говорит:

- Ой, еб твою мать, а я спросонья подумал, што волк. Ты уж меня, брат, извини, што я тебе ебальце-то попортил... Ну хошь, я табе за то алтын дам?

- Засунь ты ентот алтын себе в жопу, - говорит благодушно Ефрем. - Так и быть, обиды на тебя не держу. А вот тока чаво ты без порток, чай, не срать туда залез?

- Дык стыдно сказать - пропил... Алтын всево и осталси, и тот навроде средь сена посеял к хуям.

- Енто ничаво, вот кабы воры отняли, так стыдно, а што пропил, дык ето нормальное дело. Отчаво русскому человеку порток в своей родимой стороне не пропить? Вот батя мой однарочь портянки пропил, не то портки. Тебя как звать-то, земляк?

- Ванька, а фамиль мое Хуев.

- Эвона! - поразился Ефрем. - Замечательный какой фамиль. А я - Ефрем. Ты, Вань, не горюй, завтрева мы тебе какие-никакие портки найдем, ложись покудова спать.

И с теми словами сам в сено и заполз.

* * *

- От, на хуй, утро како морозно! - сказал Ванька, вылазия из стога, да из жопы солому вытряхая. -Пошли, што ли, земляк, в город, портки добывать.

- Пожрать ба, - заявил Ефрем. - Намедни не подумавши репу всю стрескал, таперича бы кстати пришлась. Лады, каку-нибудь падлу обожрем, нам не впервой.

Ванька на Ефрема с уважением посмотрел, но ничаво не сказал. А тот уже мысль придумал и говорит:

- Слухай, Вань, мене. Все одно твою образину в город с голыми мудями не пустют, потому надо нам удумать такую штуку, штоб и тебе проход обеспечить, и денюжек хоть скоко на прожор заработать. Вон болотце торфяное, ты поди, рубаху скинь да в торфе-то вываляйся, а потом сюды беги, а я покуда подумаю.

- Дык холодно жа!

- Холодно - не холодно, а без порток жить нельзя. Опять жа и жрать надобно, и выпить маленькую.

Нечаво делать - побег Ванька, рубаху снял да жопой в болото и влез. Ледок разломал, повозилси, поплескалси, вылез - черный, што аспид.

- Ой, ебан в рот! - говорит Ефрем. - Экой поганый. Слышь, буду я тебя за арапского ефиопа дикого выдавать. Ты молчи, а если што, зубы выскаль да рычи, кабутоки тебе хуй клещами защемили.

- Ето нам как под стол насрать, - обрадовался Ванька. - Ай и удалая ты голова, земляк!

Ефрем яму рубаху на башку накрутил, навроде как ефиопский убор, мудя слегка сеном прикрыл, на шею веревку накинул и так в город повел.

 

В городе, знамо дело, новогод празник. Тебе и скоморохи, и аглицкие блохи, все пляшут-поют, себя продают. Тут, глядишь, самовар медный, супротив яво - портки продают, шарики цветныя, облизьяны заводныя, а то и картинки срамныя. Не успели одначе друзья на улицу войти, как народ возьми и весь прям к ним соберись, ажно самовыра свои покидали со скоморохами, потому ефиопского арапа с голой жопою народ ни разу не видал, да боится, пужается, туда-сюда разбегается. Ефрем знай веревку подергиват, по сторонам попердыват, а Ваньке голому холодно, он с ноги на ногу попрыгиват, руками по бокам поколачиват. Наконец, барыня одна подошла, больно антиресно стало ей арапа поглядеть, и спрашиват:

- Ето што за образина, мужик?

- Ето, барыня, ефиопский арап, спойман в ахриканских лесах, по-нашему говорить не обучен, токмо рычит и урчит, аки зверь, и все на своем пути сожирает, - говорит Ефрем, а сам Ваньку за веревку дергат. Тот и зарычи, барыня ажно уссалась с перепугу, однако дале, сучка, пытат:

- А што ж он, охальник, ест?

- А ест он, барыня, человечину - вишь, елда с-под лопуха торчит, он той елдою путников оглушает и сожирает вовсе сырыми и даже без соли. А ежели путника поблизости нету, то какую другую скотину жреть. А скотины не станет - тут он и забеситься может, тогда вовсе беда.

- Экая, прости Господи, сволочь, - говорит барыня, а сама на ванькину елду восхитительно глядит. Тута Ефрем ей на ухо и шепни:

- Есчо оне, ефиопские арапы, стало быть, завсегда для дамского услаждения хороши, токо штобы не сожрал, надобно яво в енто время за веревку придерживать.

- Ах, - говорит барыня, - ты меня, мужик, в краску вогнать хошь? У мене, - говорит, муж наипервейший городской купец, Фома Силыч Попердюкин, а ты мне такой непристойный реверанс говоришь. А скоко жа стоит такая необычайная услуга?

- Сто рублев.

- Ну, енто деньги вовсе невеликие. Тока стесняюсь я, што ты яво будешь за веревку держать, небось, хамское твое рыло, подглядать будешь.

- Нет, барыня, я ентого добра насмотрелси достатошно, вовсе в сторону морду отверну. А то наволочку мне на рыло надень, мне сие не обидно ни хуя.

Пошли они к барыне в дом, благо поодаль был, завела она Ефрема с Ванькой в спальню, брык на перину и говорит:

- На тебе сто рублев, отворачивай морду.

Ну, Ефрем, понятно, ебало отвернул, а сам в зеркале все видит. Ванька елду свою заправил и давай барыню охаживать, тока брызги летят. Терпел-терпел Ефрем, маялся, да и тожа сбоку пристроился, ебут они ее, ебут, а барыня ничаво, пишшыт потихоньку. Вдруг снаружи што-то как застучит, а потом мужик как заорет:

- Эй, Варвара, муж пришел, на стол накрывай, ебена мать!

- Ой, - говорит барыня в полнейшем перепуге, - енто мой муж вернулси, што ж нам делать?

- Енто дело поправимое, - говорит Ефрем, - ты тока визжи громчее, а остальное я улажу.

А Ваньке шепчет:

- Рычи, кричи да бабу лови, а я с мужем говорить стану.

Тут как раз муж входит, Ванька хвать бабу за жопу и зубами скрежесчот. Фому Силыча, на што крепкий мужик, ажно перекосило с перепугу:

- Бог ты мой, што ж ето за хуйня?!

А Ефрем орет, как обосранный:

- Ой, блять, ой, блять, ефиоп сбесился, с улицы забег! Рятуйте! Чичас сожрет, окаянный!

И как пизданет Ваньке в рыло. Тот наземь упал и не дышит, токо мудями колышет. Фома Силыч тут кинулся жану чюдно спасенную обнимать-лобызать, а Ефрему сто рублев протягиват:

- За спасенье моей благоверной жаны жалую тебе, мужичок, награду. Што есчо хочешь?

- А нет ли у тебя, дядя, порток? - спрашиват Ефрем. Тот ему и портки дал, атласные, цвета красного, аглицкого пошиву. С тем и рассталися.

Надел Хуев портки, жопою крутит, радуется.

- Эвона, - говорит, - и удалая голова ты, Ефремушка, собачий сын. Отродясь таких не нашивал.

- Ето хуйня, - говорит Ефрем, - а вот пошли-кось в трактир, покамест у нас двести рублев есть.

Ну, ясен хуй, сели, заказали каклет с хреном, полпива, опять жа водочки, огурчиков, капустки квашеной, девок наприглашали, дудошников, да к вечеру двести рублев и спустили, а Ванька есчо и портки едва не пропил, насилу яво Ефрем удержал.

Проснулися в канаве за полночь - во рту словно насрано, головы болят, на морде синяки да шишки - видать, с мужиками поссорились.

- Што ж, - говорит Ефрем, - пойдем искать, иде тут поп проживат. Дядя Сракин говорил, имеется здесь один, он яму бредень продавал. Кажин город с попом, а попы народ блядской таков, у их завсегда деньжата водятся, либо пожрать.

И пошли.

* * *

Поп в ту пору собирался новый год встречать: елку в хате поставил, на нее хуйни всякой навешал, штоп красиво, тут же и Исус, и Христос, и младенчики ангельские, и богомать, и овечки с барашками, а до поры знай попадью налаживает, да так заковыристо. Ефрем в окошко на енто непотребство поглядел и говорит Ваньке:

- Видал, хорошо как попом быть?

- Видал, - говорит Ванька, а сам мудя чешет - поморозил, кубыть, в канаве-то.

- А потому, брат Ванька, хошь не хошь а полезай опять в грязищу.

- Это к чему жа? - не сообразит тут Хуев. - Нешто сызнова арапа представлять станем?!

- Арапа не арапа, а чорта самого!

- Ой, што ты, што ты! - говорит тут Ванька. - Чорта не хочу.

- С чавойто?

- Ибо грех.

- Ну и пошел тогда на хуй, - говорит ему так степенно Ефрем, - а попа я и без тебя окручу.

Взволновался Ванька, за рукав яво ухватил, трепет и спрашиват:

- А никак без чорта нельзя?

- Никак.

- Ладно, господь с тобой, побуду малость чортом. Оно опять жа и разница невелика: што чорт, што арап…

Помакался Ванька в грязь - у попа за анбаром как раз свиная лужа оказалась, почти и не замерзла, потомушто свиньями нассано, оно и тяпло - и вертается. А Ефрем все в окошко глядит, как поп попадью елдою потчевает, ажно стекла употели.

- Ах, хорош! - говорит. - Токмо надобно тебя пострашней припутить.

И навязал Ваньке на жопу - хвост из мочалы, на морду пятачок из глины приспособил, а на башку - рожки из кочерыжек. Совсем стал Ванька чорт. Приосанился даже, приободрился, рукою хвост самопроизвольно так крутит.

- Теперя смотри, - говорит Ефрем. - Щас я к попу зайду, а ты некое время тута, за окном побудь, а как я закричу: "Чорт! Чорт!", тут и сигай прям вовнутрь. Да гляди об стеклы не обрежься.

Притаился Ванька-чорт под окном, а Ефрем давай в двери стучать. Поп покамест елду вынул, покамест портки надел, пошел отворять.

- Хто там? - спрашивает, собака, через дверь.

- Батько! Батько! - кричит в ответ Ефрем. - Принимай гостя - чай, от самого архимандрита к тебе с посланием! Померз, покудова доехал!

- А как же звать тебя, мил человек?

- Звать меня иеромонах Иегудиил, и вся-то моя жисть в молениях и скорби превосходит… - сказал Ефрем и ажно сам себе пригорюнился.

Поп скорей двери открыл, повел Ефрема в горницу, кричит попадье на стол собирать. Насобирала, и вправду: тут тебе и шти жирные, и холодец с хреном, и каша с грибами, и пемадоры соленые, и рыба сухая, и рыба копченая, и рыба вареная, даром што пост, а сверьх того полуштоф. Ефрем все подъел, полуштоф выпил, пузо погладил и речет:

- Велено тебе, батько, передать, што завелся у вас тут чорт, намедни едва купца Попердюкина в городе чуть не съел, а жану яво законную едва не снасильничал.

- И верно, - говорит тут попадья, - слыхала я такое, говорили.

- Потому архимандрит повелел тебе чорта того изловить и божьим именем покарать.

- А где ж я яво возьму, родный ты мой иеромонах? - напугался поп. - Нешто чорта так вот споймаешь? А коли и споймаешь, он меня, не ровен час, в ад уташшыт.

- Ведомо, уташшыт, - кивает Ефрем, - а боле никак нельзя. Ибо архимандрит тебя как есть сана лишит.

- Ой мне, старенькому! - говорит поп. - Да ты, я вижу, человек пребольшой святости - не возьмешься ли чорта одолеть? Противу тебя ему никак не справиться, вот и выйдет чорту карачун. А я тебе денег дам.

- Это никак не можно, - говорит в ответ Ефрем. - А ну как узнает хто?

- Да хто? Хто узнает-то? А я тебе сто рублев дам.

- Да за сто рублев я и не перекрещусь, пожалуй.

- А за двести?

- За двести, можа, и перекрещусь, да не благословлю.

- А за пятьсот?

- За пятьсот благословлю да есчо в лобик поцалую, - говорит тут Ефрем. - А коли соберешь мне с собою есчо и узелок, штоп в дороге покушать и обогреться святому человеку, так и за чорта возьмусь.

Поп на радостях и про новый год позабыл: собрал все с кладовки да подполу, вышел куль ничуть не мене самого Ефрема, одной вотки почитай ведра два, а сверьх того денег сует. Посчитал Ефрем - верно, пятьсот рублев. Оно бы и уйти, думает, да вовремя спохватился.

- Ай! - кричит. - Ай, батько! Не поспели мы с тобой - вона, чорт-то сам до тебя пришел!

Ванька уж и придремал под окном-то, да ефремовы вопли услыхал и почал в раму лезть, да мудями зацепился и застрял - ни туды ни сюды, прям беда. Больно стало Ваньке, да и мудей жалко: стал он верещать, словно усрался, не приведи бог.

Поп под столом схоронился, а попадья с перепугу на печку полезла, да оскользнулась, да на елку сверьху и села. С той поры, штоп вы знали, на кажной елке на макушку звезда надета.

А Ефрем видит такое дело и давай молитву творить:

- А Исусинька, а Христосинька, услыши молитву мою, и вопль мой к тебе да приидет! Не отврати лица твоего от мене: воньже аще день скорблю, приклони ко мне ухо твое: воньже аще день призову тя, скоро услыши мя да изведи на хуй чорта поганого, штоп он в ад провалился да назад не воротился!

А сам Ваньку в рожу пихат. Пихат он, пихат, Ванька из окна обратно и вывалился, скулит да стеклы с мудей выньмает.

- Вылазь, - говорит Ефрем, - батько! Нету чорта. Видать, господь меня услыхал да прямехонько в ад яво и ёбнул.

А сам попадью с елки сымает.

Поп давай плакать, кланяться:

- Спасибо табе, иеромонах, святой человек! Вот табе есчо триста рублев за спасение меня и матушкино!

- Какое жа спасение, - говорит попадья, - коли у меня таперича вся лоханка иголками утыкана! Вот погоди же, старый бес, полезешь меня пежить, небось вся елда станет, што твой зверь дикобрас.

Однако долго ли коротко ли, а простился Ефрем с попом. В сенях дядисракин бредень прихватил, штоп не валялси, на улицу вышел, Ваньку забрал и дале пошел - празник новогод празновать.

А што потом было, это уже part 2

 

 
— > ГлавнаяДивовАлимовБурносовФорум —>
—> Бурносов: интробиографиябиблиография
 
 
© Ю. Бурносов, 2002
Любые материалы с настоящих страниц могут быть
воспроизведены в любой форме и в любом другом издании
только с разрешения правообладателей.