После того как вышла из печати трилогия Ю. Бурносова (aka Джабба) "Числа и знаки", не у одного молодого автора трепыхнуло молодое сердце: а я тоже так могу. Казалось бы, какое просторное поле для псевдокультурологических фантазий - давным-давно, в неком позднесредневеком государстве, где еще царит культ шпаги и рапиры, но уже познали порох...

Так вот, в некой стране - на сей раз это псевдо-Франция - живет скромный оперуполномоченный Фернан Руис де Суоза маркиз де Нарриа, которому поручено расследовать загадочное и таинственное преступление. Заговорщиками убит маршал кавалерии Таргеры, и на месте преступления дерзкий злоумышленник нарисовал мантикору - мол, знай наших.

Нашему оперу из местной ГРУ ("василиски") страсть как хочется узнать - ихних, но не тут-то было: расследование с самого начала осложняется вмешательством церковников, которые ищут на месте преступления некие бумаги.

То есть с одной стороны, все ищут бумаги, а с другой стороны - заговор "под знаком (?!) мантикоры".

Наше почтение Артуро Пересу-Реверте! Когда б не он...

Его романы "Клуб Дюма" и "Учитель фехтования" оказали сильнейшее влияние на А. Пехова. Первый роман предопределил двоящуюся структуру романа, второй - обилие фехтовальных экзерциций и даже самые эпиграфы, талантливо переведенные с русского на мертвую латынь. Самый Дюма тоже болтается где-то на задворках, потому что противостояние идет между людьми короля, как водится - глуповатого и не слишком решительного (привет, Людовику XIII!) и людьми кардинала, простите - герцога.

Редкая, редчайшая находка - фамилии королевской и герцогской династии различаются на одну букву, что, безусловно, очень правдиво и исторически оправдано.

Далее, наше почтение Сергею Лукьяненко и его дилогии "Близится утро" и "Холодные берега"!

Именно Лукьяненко попытался написать роман про альтернативное христианство, в котором христианский принцип свободы воли был доведен до логического предела, потому что мир движим не борьбой сил Света и Тьмы (Бог-Дьявол), но совокупностью борений человеческих воль, движущихся от искушения к его преодолению (Искупитель-Искуситель). Эти, может быть, самые серьезные книги Лукьяненко как серьезные восприняты не были - очень уж занимательные. И глубокая их проблематика осталась безо всякого осмысления, но сказалась в романе А. Пехова. Пехов, вслед за Лукьяненко делает упор на человеческой составляющей возникновения любой религии. У Лукьяненко: не сверх-человек, не божественный предок, но обычный человек, который сумел саккумулировать энергию народных чаяний, одним словом убирает все оружие в мире в холод.

У Пехова: именно люди, открывшие механизм пробуждения и развития магического дара в человеке, становятся Искусителем и Спасителем. Искуситель хотел магии для всех, а Спаситель натурально спас человечество, предоставив дело магии - церкви. Вслед за Лукьяненко, в дилогии которого вся королевская конница, вся королевская рать ищут незадачливого отпрыска императорской фамилии, случайно нашедшего книгу времени начала местной религии (и в этой книге было записано то самое первое слово Искупителя!), А. Пехов спускает всех церковных собак на поиски первосвидетельств религии своего мира, не менее случайно обнаруженных на развалинах одной древней церквушки. Простенько, вторично и безо всякого вкуса.

Но не оригинальность заботит А. Пехова.

Наконец, наше почтение собственно Юрию Бурносову!

Противостояние оперуполномоченного и церкви в псевдосредневековом мире, изложенное по-бурносовски, А. Пехова вдохновило написать свой вариант, естественно, более зрелый и мастерский, чем у какого-то Джаббы.

Получился - пшик.

Религию невозможно разделить с этикой, но А. Пехов постарался. В его мире религия внеэтична: вся церковь, существующая в виде церковных орденов, занята всю свою историю только тем, чтобы уничтожать людей, которые смогли инициировать в себе магические способности: по идее, каждый двадцатый в мире Пехова может стать магом, но обряд посвящения Спасителю, который проводят над всяким новорожденным младенцем, запечатывает магические способности у людей. И только церковники сами себе их распечатывают. Для чего? Зачем? Что у них за способности? Каковы основания магии, в чем она выражается, как она помогает людям, и помогает ли? Чему служит?

Такие мелочи А. Пехова не интересуют, равно как и замшелый культурологический штамп, который гласит: в мире, где только церковь владеет монополией на магию, светская власть обречена служить церкви. У Пехова же светские власти ведут себя довольно свободно, прямо атеисты какие-то.

Опер Фернан, разумеется магических способностей лишен. И для того, чтобы уравнять шансы оперов и церковников, А. Пехов приставляет к Фернану волшебного помощника - африканского слугу, обладающего альтернативными магическими способностями. Конечно, как во всякой сказке, церковники, кои жгут все, что магически шевелится, в данном случае закрывают глаза на то, что в дело вступает новая и непредсказуемая сила.

Почему?

Так надо!

А вот спрашивать, почему, - не надо.

Африканского слугу нашего опера зовут Абоми. У него есть веве его побратима-геде, который отгоняет ю-ю. Да.

Дальше обрывочно и путано излагаются некие наметки некоей псевдо-африканской религии и даже называются ее верховные персонажи. Африканская мифология столь обширна и малоизучена, что можно лепить горбатого безо всяких опасений. Возможно, и есть в нашей Африке некое племя, где верховными богами служат Наботу, Рзули и ты ды (теперь, когда в Интернет выложен словарь "Мифы народов мира" с отсылками на соответствующую литературу, любой желающий может навести справки), но мне кажется, что А. Пехов поступил, как и положено молодому автору по методике: "я его слепила из того, что было". И что было придумано, что поперто, а что переосмыслено - он и сам вряд ли сможет сказать толком: "Похоже, у народа Страны Дождливого Берега был целый пантеон несуществующих богов" (стр. 112).

Для примера: в романе опознаются некие концепты религии вуду, а именно пантеон духов Лоа (каждой стихии, каждой вещи соответствует свой лоа). Особый класс Лоа составляют Геде, духи смерти, могил и необузданных желаний; они же отвечают отвечают за сохранение жизни и защищают детей.

Не африканская, но афрокарибская магия. Но и с ней не все ладно.

Абоми служил колдунье-гамбо. Однако в вуду колдуний называют мамбо, а гамбо - всего лишь название одного из блюд кухни вуду. Etc.

Налицо творческий метод работы молодого автора над источниками - храбрая и неудержимая контаминация: лепи все в одно кучу!

Это метод задействован и в работе над источниками, и в сочинительстве сюжета.

И это удручает несказанно.

Потому что только вполне определенная возрастная категория читателей (с определенным образовательным цензом) может читать подобные книги, не скучая и не рыдая о несовершенстве мира.

Да, я еще забыла написать о том, что авантюрный роман отягощен тяжким наследием фэнтези - помимо людей, в Таргере живут еще ламии. Но это, в сущности, такие мелочи...

Вот и получается: молодые авторы пишут для подростков - легкое, не обремененное шумом больших идей чтенье. Исправляя "якобы недочеты" писательской манеры Джаббы, Пехов объясняет всё и вся происходящее - с педантичностью зубного техника, с настойчивостью крепкого троечника, наконец-то заучившего урок.

Высшим шиком является так называемый привет старшему товарищу: надеюсь, все помнят, как у Джаббы коней было то 3 штуки, то 4?

А. Пехов посылает вдогонку славному оперу двух мстителей в сопровождении 4 кирасир (стр. 181), которые с легкостью превращаются уже на стр. 184 в трех кирасир. Ну ехало 4, а один в воздухе растаял: привет, Джабба! И я как большой!

Имеет место несомненная аллюзия, столь угодная братству писателей-фантазмов.

Хорошо ли это или плохо, что подростки начинают свое чтенье с вторсырья?

Почему бы и нет - при условии, что они потом обратятся к источникам и первоисточникам.

Почему бы и нет, если подростковые писатели будут более серьезно подходить к обоснованию выдуманных миров своих книг.

Ну и немножко цитат, характеризующих то, как молодые авторы понимают боллитру:

"Под веками чернокожего, от носа до скул, тянулись аккуратные, можно даже сказать изящные, волнистые шрамы белого цвета" (стр 99: здесь все, буквально все дышит поэзий, при этом описывается зрячий человек - вы не подумайте! и под веками у него, как и положено, глаза, а под глазами - шрамы, но кому нужен просто и скучный стиль описания?).

"В высших кругах уже нетерпеливо топали ножками" (стр. 110, чудная шутка юмора!).

"А теперь смерть Шейра и бумаги, в которых явный церковный слог" (стр. 115, какая находка - церковный слог! я записала на манжеты и выучила наизусть!).

Все это пишется с "фанатизмом, сражающихся за свое правое дело!" (стр. 133).

"Они нашли в себе совесть и похоронили врагов, хотя для этого им понадобилось приложить силы" (стр. 147 - узнаю тебя, МТА!).

"Как сказали клирики, это строение датируется пятым веком" (стр. 167: о, как высок церковный слог клириков!).

"Маршал каким-то образом обнаружил документы у собственной жены "(стр. 452: я обожаю это "каким-то образом" - это первейшая примета МТА; не знаешь, какой - не пиши, знаешь, какой - описывай; правило нехитрое, но очень действенное!).

А как вам такой образ: "на предательстве, огне и клинке ворвался в поместье?"

Да, "когда человек спит, он слаб. Ю-ю могут забираться к нему в голову и мучить" (стр. 103).

Роман явно написано под влиянием тех самых ю-ю... Я читала по диагонали, потому что скучно, но почти что на каждой странице цвели и цветут неземной красоты перлы: "О поле, поле, кто тебя усеял?.."

"Он не ожидал, что проклятый сон вернется и постучит в дверь его страхов"...

Ан нет, приплыли...

Для поклонников:

1. Про то, что я не состоялась и страшно завидую О. Громыко и А. Пехову, я уже знаю. Написать о них - единственный способ для меня - прославиться через века и страны.

2. Про то, что О. Громыко и А. Пехов - великолепные знатоки, одна - фольклора, другой - средневековья, - попрошу сказки мне не рассказывать.

3. Про то, что дурной язык имеет право на существование, прошу мне песен не петь. Только МТА пишут как будто во сне или как если бы они бредили. Состоявшимся писателям это несвойственно.

Оговорка: МТА - это не возрастная характеристика, но творческая.

4. Аргументация в стиле "сама ты дура", "не догоняешь", "а фигли тебе надо?", "сиди в своей науке и не высовывайся" считается происками жадных детей и к рассмотрению не принимается.

5. Всех благ, потому что я сегодня очень добра.