<— ГлавнаяСвет харизмыАлимовБурносовХарписняФорум —>
 
Маша Звездецкая
Молитва о мире
(Вячеслав Рыбаков как рыцарь этики)
 

 

-1-

В девяностые годы прошлого века фантастике страшно повезло: в эту область словесности пришли недурные писатели и их печатали охотно и во множестве. Фантастика воспроизводилась и тиражировалась столь активно, что стала общественно заметным явлением. Пожалуй, некоторое время она подменяла собой — как чтение — и традиционную, и маргинальную литературу.

Это дало повод самым горячим сторонникам фантастики говорить о кризисе, в частности о том, что фантастика утратила жанровую чистоту и стала сближаться с так называемым «мэйнстримом».

Как бы то ни было основная часть сколь-нибудь заметных и любопытных читателю книг девяностых была написана в пограничных областях: на стыке фантастической и реалистической литературных традиций.

Это неудивительно: привычный способ познания исчерпывает себя. Научное знание, отвечающее современной картине мира, дробится на специализации и за составляющими науки исчезает ее целое – концептуальное понимание процессов, происходящих в мироздании.

То, что именно фантастика была в девяностые годы прошлого века самым востребованным жанром, есть по сути дела признак инакого отношения к процессу собственно познания, знак перемены общественного мировоззрения – перемены еще не свершившейся, но уже приступающей.

Наука, безусловно, развивается, но в значительной части областей она упирается в предельные – нерешаемые вопросы, и это те же самые вопросы, какие в свое время волновали древних философов и ученых. Необходимость и одновременно невозможность целостного и непротиворечивого научного объяснения картины мира вызывает к жизни множество разнообразных эзотерических, а то и вовсе шарлатанских книг, книг-суррогатов. Сочинениям псведонаучным соответствуют творения псевдолитературные: романы-фэнтези, фантастические боевики, космические саги и прочая сорная трава, растущая по обочинам словесности.

Но даже в эпохи межумочные, переломные, художественная литература не перестает быть мощным интуитивным инструментом познания. Старинное положение, что изящная словесность и наука равным образом нужны для познания мира, актуально и в наши дни.

Литература нужна там, где не срабатывают спецификации современного естественно-научного знания: расчленяемый этим знанием мир перестает быть местом для жизни и утрачивает осознание цельности бытия. Между тем нынешнему человеку как никогда необходима глобальная бытийная цель – ввиду слабости религий, ввиду откладывающегося настоящего выхода в космос, ввиду специфических успехов научно-технической революции, которая мало-помалу обернулась научно-техническим прогрессом, а в некоторых областях почти что сошла на нет. Человеку нужно понимание жизни и ее смысла, нужна историческая перспектива – для него самого, для его семьи, для его страны и всей планеты в целом.

На эти и другие глобальные вопросы с разной степенью убедительности, но с известным оптимизмом пытается ответить фантастика. Пишутся книги-прогнозы, пишутся книги-исследования, пишутся книги-психологические очерки.

Заметное количество хороших книг такого рода доказывает, что духовное познание мира может оказаться не менее продуктивным, нежели материалистическое, экспериментальное, научное.

-2-

В 1991 году в Санкт-Петербурге вышел сборник под названием «Фантастика: четвертое поколение», представляя который Борис Стругацкий сказал: «Предлагаемый сборник состоит полностью и исключительно из произведений тех авторов, что принадлежат к четвертому поколению советских фантастов, к поколению семидесятых» .

Четвертое поколение, по словам Стругацкого, пользуется самыми разнообразными художественными приемами, умеет писать фантастику социальную и юмористическую, фэнтези и философические притчи, однако собственно научную фантастику уже не пишет.

Это справедливо, если ожидать от фантастической литературы прорывов и предвидений в области точного знания и высоких технологий, но одновременно несправедливо, поскольку научная составляющая литературных произведений может заключаться в иных аспектах, например в прогностике и моделировании будущего. Фантастика такого рода по-прежнему остается научной, однако она переносит акценты с наук естественных на гуманитарные, прежде всего на историю и социологию.

Одним из самых ярких писателей «четвертого поколения» является Вячеслав Рыбаков. По образованию он – историк средневекового китайского общества, закончил восточный факультет Ленинградского государственного университета, после чего защитил в Институте востоковедения диссертацию по китайскому праву.

Всерьез заниматься изящной словесностью Рыбаков начал в восемнадцать, первой публикации дождался в двадцать пять, когда в журнале «Знание — сила» (№ 1 за 1979 год), был напечатан рассказ «Великая сушь».

Б. Н. Стругацкий сказал о «четвертом поколении» так: «Они писали, несмотря ни на что, писали стиснув зубы, писали в стол, писали безо всякой надежды на публикацию, писали просто потому, что не могли не писать, писали, отстаивая свое право видеть мир по-своему, — по-своему думать и рассказывать о нем» . Сам Рыбаков о своем долгом пути к читателям высказался еще резче: «Если бы меня опубликовали сразу — не быть бы мне приличным писателем» .

В 1990 году у Рыбакова вышли две книги: «Очаг на башне» и «Свое оружие» (авторский сборник рассказов).

В 1993 году в журнале «Нева» был напечатан роман «Гравилет ?Цесаревич?», переизданный в одноименной книге вместе со знаковой для Рыбакова повестью «Дерни за веревочку» в 1996 году.

В 1997 году был опубликован роман «Человек напротив», который вместе «Очагом на башне» и "На чужом пиру, с непреоборимой свободой» (2000 год) составил знаменитую «симагинскую» трилогию.

В 2000—2003 годах Вячеслав Рыбаков (вместе с коллегой Игорем Алимовым) консультировал знаменитого тибетского отшельника Хольма ван Зайчика, что препятствовало выходу сольных романов. Но ни труды по консультированию, ни издание переводов Танского кодекса (китайский свод законов, сыгравший для цивилизации Юго-Восточной Азии ту же роль, что кодекс Юстиниана для европейской цивилизации) не помешали ему завершить роман «На будущий год в Москве» (опубликован в 2003 году).

Такова основная библиография.

Какова же идеология?

-3-

В 1983 году состоялось знакомство Вячеслава Рыбакова с кинорежиссером Константином Лопушанским. Ученик Стругацких и ученик Тарковского работали над сценарием фильма «Письма мертвого человека». Работа началась с того, что Рыбаков принес режиссеру несколько рассказов-фантазий на тему будущего, и фантазии эти были все больше самого катастрофического свойства. Первый вариант сценария был написан по рассказу «Носитель культуры». Суть его в следующем: планету захватили мыслящие крысы — вариант иной цивилизации (нигде не уточнено, пришли они со звезд, или их цивилизация возникла где-то на Земле). И теперь крысы методично уничтожают тех, кто не является "носителем культуры". Если человечество не знает, зачем оно живет, если оно не в состоянии сохранить и приумножить свое культурное наследство, тогда оно идет по пути погибели. Культура — единственный фактор, сдерживающий монстров, которых выпускает на волю научно-техническая революция.

Постепенно сценарий преобразовался в рассказ про пострадиционное будущее. Современное общество боится уже не столько ядерной войны, в арсеналах нынешних военных разрабатывают более страшные виды оружия: психотронное, технотронное, биогенное. Поколение нового века входит в жизнь с совершенно другими опасениями. Но главный страх восьмидесятых, страх тотального уничтожения человечества в результате рукотворного апокалипсиса — никуда не исчез. Просто по мере развития науки страхов становится все больше и больше.

«Следует отдавать себе отчет, что угроза глобальной катастрофы, как бы кощунственно это ни звучало, — лишь первая ласточка. Лишь тренажер для человечества, на котором оно под страхом смерти обязано приобрести исходные навыки коллективного преодоления кризисов, порожденных научно-техническим прогрессом. Все очень просто. Если общественное сознание не поднимается на новый уровень ответственности, катастрофа обязательно, по умыслу или случайно, произойдет — и до следующих кризисов уже не дойдет дело» — пишет в 1986 году Рыбаков .

В том же году на экраны выходит фильм «Письма мертвого человека». За сценарий к фильму, написанный Рыбаковым при участии Константина Лопушанского и Бориса Стругацкого, все трое получают Государственную премию РСФСР. Фильм-предупреждение был показан вовремя. Литературным произведениям Рыбакова пришлось еще долго ждать своего часа.

Все творчество Рыбакова с самого первого рассказа посвящено изучению пути, по которому может пойти человечество. Общество как коллективный организм, общество как совокупность отдельных людей, общество как человечество в целом и общество как государство — все это составляет профессиональный интерес и Рыбакова-историка и Рыбакова-писателя. Фантастические допущения Рыбаков использует как рабочую модель для изучения вероятностных путей развития социума будущего.

И в это смысле самый показательный и характерный роман Рыбакова — «Гравилет ?Цесаревич?». С одной стороны, это несомненная утопия: Россия в двадцатом веке — монархия, причем монархия плюралистическая, жизнеспособная и успешная. Та, в которой Александр II успел подписать Конституцию, та, где не было мрачного народовольческого подполья — с его нетерпением изменить мир по своему умыслу.

Здесь государь отвечает за подданных, подданные верны государю, в результате государство процветает. Однако покойная и счастливая жизнь страны нарушается: гибнет гравилет с наследником русского престола, и мерками существующего общества эту гибель не объяснить никак.

Главный герой — полковник госбезопасности России князь Трубецкой, по вероисповеданию коммунист (коммунизм в альтернативной России именно религия, причем религия самых совестливых и порядочных людей). Государь получает князю расследование загадочной катастрофы. Занимаясь расследованием, Трубецкой обнаруживает наш мир, искусственно созданный в подземном бункере в конце шестидесятых годов девятнадцатого века несколькими фанатиками с целью выведения новой, суперагрессивной породы людей. И у большинства людей реального мира есть в этом жутком бункере духовные двойники...

Это и утопия и антиутопия одновременно. Шестидесятые годы девятнадцатого века — смутное время в Российской империи, время брожения умов и ниспровержения авторитетов, вероятностная развилка. История России могла пойти по одному сценарию, где коммунизм стал идеологией возмущенного пролетариата, которому нечего терять, кроме своих цепей, но могла пойти и по другому пути, на котором коммунизм состоялся как этическая религия. Первый путь – путь революционный, нескончаемое время перемен, замешенных на человеческой крови. Второй путь предполагает эволюционное развитие общества, с главенствующей этической компонентой.

Этика возникает там, где появляется некое человеческое сообщество, объединенное вокруг чего-либо: вокруг религии (христианская этика), вокруг класса (коммунистическая этика), вокруг профессии (купеческая этика, врачебная этика).

Этические нормы есть продукт договоренности – либо людей и Бога, либо людей с людьми. В первом случае этика есть божественное предписание, во втором — порождение культурной деятельности человека мыслящего.

Ориентация на этику по Рыбакову — единственно возможный вариант развития общества. Вне этики и культур общество не развивается, развиваются механизмы и машины, которым человечество на стадии возникновения и торжества искусственного интеллекта может и не понадобиться.

Чтобы будущее – было, случилось, стало, люди нужны людям. И добро и зло проистекают не от государства, но от каждодневных поступков конкретных людей, про это написана замечательная повесть Вячеслава Рыбакова «Не успеть». Казалось бы, что нам в нынешнем товарном благополучии реалии излета перестройки (повесть написана в июле 1989 года): все эти бесконечные очереди, доведенные в повести до абсурда (главный герой стоит в очередях месяцами, и руки у него по локоть исписаны номерами — вот номер за курицей, вот за сливочным маслом, вот талон для проезда на дачу; ничего не достать ни за какие деньги...). Однако в том и беда, что ни присутствие товаров, ни их отсутствие не делают человека человеком. И всегда найдутся те, кто не сможет жить в обществе, забывшем об этике.

Невыносимая легкость бытия вычеркивает из жизни лучших людей, которые не успевают и не могут приспособиться к новым условиям жизни. Злой бытийный закон: лучшие погибают первыми. Кстати, в рассказе «Носитель культуры» первым также погибает талантливый музыкант, не желающий жить среди разумных крыс. А вот его товарищ успешно приспосабливается к иной реальности и ежедневно услаждает концертами новых хозяев планеты.

В повести «Не успеть» самые талантливые и лучшие улетают, причем помимо их воли. У них внезапно начинают расти крылья, и общество воспринимает это как заразную болезнь. Таких людей не хотят здесь, откуда они улетают, и убивают там, где им выпадет приземлиться. И что не делай, все одно — « не успеть»...

Предельная антиутопия — последний роман Рыбакова «На будущий год в Москве». Страна развалилась на части, и для того чтобы проехать из Санкт-Петербурга в Москву требуется виза . Не дай Господь Рыбакову снова оказаться провидцем!

Кажется, Россия благополучно миновала время, когда был возможен ее территориальный развал. Однако грядущие планы нового административного деления нашего государства вполне могут оказаться тем самым нормальным и наиболее вероятным путем развития, на котором страну поджидает катастрофа. И хорошо бы на сей раз — успеть.

И потому Рыбаков пишет книгу-предупреждение, которую многие воспринимают как неактуальную, хотя она куда как актуальна, ибо работает как запретительный знак, горит как красный огонек семафора: в этой реальности и в нашей жизни так быть не должно.

-4-

В 1997 году в издательстве «Терра» был опубликован двухтомник Вячеслава Рыбакова, куда вошли все наиболее значительные его произведения, написанные на тот период. Плюс публицистика. Публицистика Рыбакова представляет собой отдельный предмет для исследования. Она всегда проблемна и интересна, не случайно почти в каждую свою книгу Рыбаков непременно включает несколько публицистических статей. Это еще одна грань его таланта: не только изучать, не только предупреждать, но еще — бороться за свои убеждения.

В послесловии к двухтомнику Андрей Балабуха написал, что Рыбаков напоминает ему Колосса Родосского, который одной ногой опирается на науку, а другой — на литературу. И та и другая изучают модели будущего; изучение истории средневекового Китая столь же увлекательное занятие как и написание фантастических романов. «Рыбаков даже признался как-то, что еще в раннеаспирантский период своего бытия мечтал отыскать в китайском административном праве некий секрет, обеспечивший безбедное существование и функционирование бюрократической системы Поднебесной Империи на протяжении полутора тысяч лет, — отыскать и поднести на блюдечке с голубой каемочкой благодарному отечеству, чтобы наши чиновники трудились на благо страны...» .

Подобная вера в людей предполагает, что счастливое и гармоничное общество будущего возможно. Таким обществом стала Ордусь Хольма ван Зайчика, описанная в книгах «Дело жадного варвара», «Дело назалежных дервишей», «Дело о полку Игореве», «Дело лис-оборотней», «Дело победившей обезьяны», «Дело судьи Ди».

Страна, где плохих людей нет, где люди друг другу — единочаятели.

История Ордуси началась в шестидесятые годы XIII века, когда Александр Невский и его побратим, сын Батыя Сартак, вступивший после смерти отца на престол Золотой Орды, договорились о партнерском объединении Орды и Руси в новое, единое государство, где будет править единственно закон. Возникшая держава благоденствовала, позже в нее вошла Поднебесная (Китай), и Ордусь распространилась от моря и до моря; великая процветающая империя — с тремя столицами: Ханбалык на востоке, Каракорум в центе и Александрия Невская на северо-западе. Цветущая Средина — в центре и семь улусов — по краям. Во главе — император, управляющий страной волею народа и силою Небесного Мандата.

Под сенью этического учения Конфуция на просторах Ордуси мирно уживаются православие, ислам, буддизм, даосизм, иудаизм. В каждом улусе есть традиционные религиозные приоритеты, но они не навязываются населению свыше или со стороны. Не случайно в любом городе рядом с золотыми куполами православных церквей высятся буддийские пагоды и исламские минареты, строго стоят синагоги, лепятся по склонам гор даосские храмы... И в центре — непременно — Храм Конфуция, куда приходят за советом в сложной морально-этической ситуации.

Этическое учение Конфуция — это прежде всего учение о благородном муже. Иными словами, буддистом можешь ты не быть, но благородным мужем стать обязан. Причем «благородным мужем» может стать и христианин, и буддист, и мусульманин, и иудей, и совершенный атеист.

Далай-лама недавно высказал мнение, что ни одна из традиционных конфессий не сможет решить проблем человечества в новом тысячелетии, поскольку они были созданы совсем в иные эпохи и совсем в иных контекстах; а потому потребны общие, солидарные усилия всех религий для выработки нового видения мира. Ван Зайчика можно назвать первым из писателей, ступивших на этот непростой путь.

Собственно, самый мир Ордуси — это уже новое видение, возможный образ нового мира. В прежнюю пору почти так же притягателен был мир Полдня, нарисованный Стругацкими. Именно тогда слово «фантастика» употреблялось преимущественно с определением «научная». Еще была жива, хотя уже и сходила на нет вера в светлое будущее и в то, что достичь его помогут свершения науки, революционные открытия и новые технологии. Мир будущего был миром, явившимся в результате научно-технического прогресса, а сам прогресс виделся как безусловное благо.

Сменились поколения, родилась и умерла новая эпоха, блистательные открытия запоздали, прогресс науки превратился в прогресс пылесосов и стиральных машин, природа возмутилась против человека. Будущее стало непредсказуемым.

Рыбаков написал об этом так: «Но вот в чем штука — будущее будет. Никуда не денется, рухнет нам на головы снова, и снова, и снова. И если ничего не просить у него — оно окажется пустым; а пустоту, как сорняки незасеянное поле, заполнят мор и глад, которых, казалось бы, никто не хотел».

Что спасет от глада и мора? Духовность, или вера в идеалы, и терпение и надежда — на пути. Все это есть в мире Ордуси: вера в то, что мы преодолеем наши общечеловеческие проблемы, и образ пути, каким можно идти в будущее. И детективная составляющая романов при этом — не более чем упаковка для пропаганды новой этики.

Романы ван Зайчика не поддаются четким жанровым дефинициям. С одной стороны, это альтернативная история, более того — почти утопия, с другой стороны это этнические детективы, наконец, книги ван Зайчика можно рассматривать как романы воспитания чувств — с элементами памфлета и социальной сатиры.

В связи с ван Зайчиком можно вспомнить и романы в стилистике «России, которую мы потеряли». Но если мы потеряли старую Россию, то новая Россия нами еще только предощущается, и романы еврокитайского гуманиста помогают увидеть некоторые ее грядущие черты: разумную государственность, веро- и человекотерпимость, непотребительское отношение к миру, приоритет духовного начала в жизни.

И если в романе Рыбакова «На будущий год в Москве» звучит отчетливо пессимистическое настроение, то романы Хольма ван Зайчика полны оптимизма и жизнелюбия, а также веры в то, что все люди в глубине души непременно единочаятели: они одинаково хотят мира и благополучия, причем не чрезмерного, но достаточного — чтобы были здоровы старики и счастливы дети, чтобы была интересная работа, чтобы была гармония в любви и дружбе. Это бесконечно мало. Это бесконечно много.

-5-

Отдельно в творчестве Вячеслава Рыбакова стоит «симагинская трилогия»: «Очаг на башне», «Человек напротив» и «"На чужом пиру, с непреоборимой свободой».

В этих книгах на первый план выходят не социумы, а обычные люди и их судьбы.

В романе «Очаг на башне» ученый Симагин делает великое открытие в медицине, разрабатывая возможность волнового лечения едва ли не всех органических болезней человека. Однако выясняется, что то, что лечит, одновременно и калечит, позволяя самым жестоким и действенным способом воздействовать на психику, характер, убеждения людей. Можно лишить любви, можно внушить любовь.

Симагина предает и подставляет друг, с помощью симагинской методики отнимающий у него все, чем он жил, и разделенную радость любви — в первую очередь.

Мучительное исследование нравственной составляющей любви делает мучительным само чтенье «Очага на башне». Но эта та печаль, что в глубине своей все равно светла, нужно только посмотреть — в глубину.

В романе «Человек напротив» действуют те же, что и в "Очаге", только постаревшие на семь-восемь лет. Действие романа происходит в 1996 году в сохранившей псевдосоциалистический строй, но еще более, чем в нашей реальности, территориально раздробившейся России. Ради жизни сына Симагин, все такой же идеалист и по-прежнему гениальный ученый, приобретший благодаря своему новому открытию фантастические, почти божественные возможности воздействия на мир, вынужден начать битву, масштабов которой даже он поначалу не в состоянии себе представить. Для того чтобы победить в ней, ему приходится заменить одну историю другой, выволочь из московской тюрьмы умирающего в комфортабельной камере Ельцина и усадить его в президентское кресло... и в итоге ужаснуться тому, что новый мир немногим лучше того, который пришлось разрушить.

За последний роман трилогии «На чужом пиру, с непреоборимой свободой» Рыбакову досталось как никогда. Это роман с чрезвычайно сильной публицистической нотой, в котором впервые одним из главных героев становится неодушевленный предмет — дискета ученого Сошникова. Мир, где ученых постперестроечной России убивают, мир, жить в котором совсем не хочется.

По Рыбакову, в истории нет идеальных вариантов, выбирать можно лишь из двух или более зол. Нет идеальных решений, но есть идеалы, позволяющие сориентироваться и выбрать вариант оптимальный.

В этом весь Рыбаков — от утопии к антиутопии, и наоборот. Рыбаков, который считает: «По сути дела, беллетризованное описание желательных или нежелательных миров есть не что иное, как молитва о ниспослании чего-то или сбережении от чего-то» .

-6-

Вячеслава Рыбакова традиционно относят к «четвертой волне» нашей фантастики.

Однако с точки зрения высоких искусств фантастика по-прежнему находится где-то в литературном гетто, это такой садок авторов, которые пописывают, чтобы их почитывали. И тут будь ты даже семи пядей во лбу, но если наклеен на спину ярлычок «писателя-фантаста», трудно достучаться до серьезного читателя: он просто никогда не купит книгу в серии «Звездный лабиринт».

Но Рыбаков — давно уже не писатель-фантаст (если он им вообще когда-нибудь был!), пусть даже он и начинал классическими научно-фантастическими повестями и рассказами («Вода и кораблики», «Достоин свободы», «Доверие»). Просто его поколению трудно было начинать иначе: Рыбакову было семь лет, когда Юрий Гагарин полетел в космос. А потом люди высадились на Луну, и следующими на очереди были Марс и Венера, и еще при нашей жизни человечество должно было начать свободно путешествовать по Галактике. Космос становился ближе с каждым днем.

В шестидесятые-семидесятые годы прошлого уже века бурно развивались естественно-научные дисциплины и точные науки, и казалось, что еще до конца века не останется тайн в природе, так много было открытий в физике, химии, биологии, медицине. Люди покоряли высочайшие пики, исследовали глубины океанов, самая планета уменьшилась до размеров глобуса — в таких условиях вчерашний школьник, сочиняющий свою первую повесть, просто не мог убежать судьбы начинающего писателя-фантаста. Сейчас даже трудно представить азарт тех времен, жадность к знанию, уверенность в том, что наука может все. Казалось бы, следующее поколение должно помнить это веселое горение, а я помню из детства только категорический застой брежневских времен и еще ощущение неподвижности, потому что единственным движением было – движение в очереди.

Но даже ранние повести и рассказы Рыбакова — они больше о людях и об их чувствах, и потому довольно скоро фальшивые космические декорации исчезают из его сочинений и остаются в них — человеческие судьбы, которые в сущности и есть главное в «веществе литературы».

В 1997 году в журнале «Нева» выходит рассказ «Смерть Ивана Ильича», после которого писатели-реалисты начинают принимать Рыбакова за своего.

Рассказ маленький и очень простой. Некто Иван Ильич с женою Таткой идет из магазина, где только что был куплен свежий, теплый, ароматный еще хлеб. И прямо на них выворачивает шальной «Камаз», и шофер в нем наверняка пьяный. Иван Ильич только и успевает оттолкнуть жену, чтобы она не попала под колеса. Все физическое действие романа занимает мгновение, но в это мгновение перед глазами Ивана Ильича проносится вся его жизнь, та сама дурнотная жизнь середины девяностых, когда «ни дня без унижения», «когда жизнь убивает — и добивает в конце концов», когда все привычные понятия недавнего еще пошлого перевернулись вверх дном. Ты помнишь, как я хотел стать космонавтом? А мой сын хочет стать бандитом... так сытнее, так спокойнее.

Для Ивана Ильича время застывает, и он чувствует себя как муха в янтаре и дотошно и даже чуть скрупулезно подводит счеты с жизнью, и снова возникает привычная для Рыбакова надрывная нотка: не успеть! Как ни старайся, как не стремись, все одно не успеешь, и кому-то останешься должен – не в деньгах, а по совести...

Матерящийся шофер вылезает из кабины и распаляется на недоумка, подвернувшегося под колеса. Жена поднимается на ноги, ничего еще не понимая толком. Кто-то в толпе жадных до зрелищ людей говорит авторитетно: «Хорошо, что тяжелогрузом, а не вольвой какой. Мужик и почухать ничего не успел». А в гаснущем сознании Ивана Ильича бьется мысль, что свежий хлеб погиб вместе с ним, и он не сумел его выручить...

Можно было бы назвать Рыбакова за этот рассказ и абсурдистом, хотя писал он текст сугубо реалистический: «По-моему, так оно и будет, когда случится. А вызывающее название рассказа — ну не знаю, уж больно противный Иван Ильич у Льва Николаевича, уж слишком у них там в жизни все гладко и комфортно, вот и млеют перед смертью, заламывают руки, в мировые проблемы суются куцым умишком... Нам, татарам, проще. Суметь бы жалкую свою пайку сохранить после себя для тех, кто нам мил и переживает нас на день-два. Это и честнее, и человечнее» .

И хотя я пишу о Рыбакове как о представителе «четвертой волны» фантастики, я при этом совершенно не считаю его писателем-фантастом.

Вячеслав Рыбаков – серьезный литератор, которому доступны самые разные техники письма; он лишь пользуется фантастическими допущениями для описания совершенно обыденной реальности. Кстати, самое фантастическое его допущение, которое я всецело разделяю, состоит в том, что книги могут исправить реальность к лучшему.

Книги — непрерывно длящееся моление о мире: Не допусти, Господи! Подаждь, Боже!

Как бы не звали наших богов.

   
<— ГлавнаяСвет харизмыАлимовБурносовХарписняФорум —>
 
© Маша Звездецкая, 2004
Любые материалы с настоящих страниц могут быть
воспроизведены в любой форме и в любом другом издании
только с разрешения правообладателей.