нерегулярное периодическое изданиехарпис Алимовхарпис Джабба Бурносовфотографии харписовчасто задаваемые вопросычто харписам нравитсяТретий Нульsite map
 
НИКИТА КРАСНИКОВ
ЗВЕРЮШКА КАБАН
 

БИТВА

Бежал кабан по белу свету, высоко ноги задирал. Холодный голос звал к ответу его с небес. И луч играл в его очах, как сон глубоких, луч солнца заходящего. И в недрах мышц тугих и звонких стучал блестящий хрящ его. Кабан бежал в пыли дорожной, как паровоз. И лет копыт, и свист ноздрей, и жир подкожный, и перекошенных ланит, покрытых шерстью, трепетанье - все выдавало в звере том свирепом жаркое желанье припасть горячим черным ртом к такой же, но нежнейшей харе; коснуться низом живота той, что, подобная гитаре, так мелодична и проста, паслась в траве у грязной речки, влезая рылом в камыши. И чистоплотные овечки над ней смеялись от души, столпившись стадом на пригорке. А рядом доблестный баран спокойно ожидал разборки, застыв, как медленный варан в сухой пустыне на бархане. Уже давно увидел он: как антилопа по саванне, как цапля ввысь, как в лес бизон, как злой кайман с разбега в тину, как на добычу муравей - спешит, дугою выгнув спину, зловещей поступью своей седой кабан. И туча пыли, столбом встающая за ним, лежит, как хвост длиною в мили, как паровоза трубный дым. Баран был с детства хладнокровен, приучен с молодых ногтей не удивляться ни корове, ни псу, ни скопищу людей. Но вид летящего кабана раздул угли его зрачков, и содрогнулась икебана его извилистых рогов. Два травоядных мирных зверя, влекомы божию рукой, уж мчались, сами в то не веря, вступить готовы в смертный бой. Издалека на них взирали (так смотрят Солнце и Луна из бездн космической печали на Землю): самка кабана - в прибрежной тине по колено, в глазах желание и тьма; и, регоча недоуменно, сгустившись рядом у холма, как облачко, смешные овцы - в глазах смирение и сон. И гарцевали, как махновцы, кругами полчища ворон по небу. Будет им пожива!...

Лето 1993

ГРУСТНАЯ ОСЕНЬ

Тихо-тихо летает снег, заметает прохожих вмиг. Переходит кабан на бег - своей цели он не достиг еще, хоть и много прошло минут, как с отрогов скалистых гор он сбежал, направляя маршрут на бугор, за бугор... Уставая ногами бежать, прислонялся спиной к стволам сосен, не в состоянье разжать своих губ. Ледяная осень, облетая, желтила траву; ветер, груб и несносен, усыплял в водоемах плотву, бормотанием экстрасенсорным теребя гигалинзу воды, и белели носы у дозорных солдат на границе, и льды, существуя пока что в пространстве, параллельном нам, хмурили лица, бормотанье сквозь пласт временной услыхав, и за трав шелестящей стеной, изодрав эпителий спинной, под высокой сосною застряв на ночевке очередной, он вбирал протекающий мир, проплывающий свет, процветающий свод неба... Млеющий кит так по синему морю плывет, вместо хлеба планктон поедая, вбирая из вод.

Осень 1994

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

Кабан стоял на холме голом. Садилось солнце в облака, гнал ветер стаю туч веселых по небу вдализдалека, клонились травы на просторе, простор был тих и величав, и волновался, словно море, густым ковром все тех же трав. Кабан сложил колодцем щепки, под них заправил бересту, достал кресало, кремень крепкий - и потянулся в высоту белесый червь густого дыма, а вслед за тем сквозь щепки встал и заплясал непобедимо, косясь на тучи нелюдимо, огня трепещущий кристалл. И, глядя, как по веткам пляшет живой оранжевый полип, кабан отпил вино из чаши, достал из сумки карандаш и, притянув одну из кип разнокалиберной бумаги к себе поближе, стал писать на ней, гордясь своей отваги, боясь победы в полушаге от цели, в желтую тетрадь слова красивые и злые, слова "прощай", слова "всегда". Бурлили тучи грозовые у горизонта, как вода в котле, где варятся чернила, пылало солнце-апельсин, а он стоял, собрав все силы, один с печалью на один, и в рот косматому полипу, расставив ноги, как столбы, вдруг стал швырять за кипой кипу, и дыма едкого клубы взбухали жуткими грибами, и, корчась, обращалась в прах бумага книг, и злое пламя, оранжевыми языками дразня собрата в облаках, сжирало радостно бумагу, а он стоял, закрыв глаза: ветра ласкали бедолагу, шумели травы, и слеза, едва достигнув подбородка, повисла капелькой росы. И остывала сковородка июля средней полосы...

Лето 1997

ЗАКАТ

Загорелся закат. В буреломный овраг из чащобы вышел зверь мохнорылый. Сквозь ветви блеснула звезда. Облака серебрились на юге небес, как сугробы; отражая звезду, стыла в лужах вода. Холода опускались в долину, над склоном скользя дельтапланом, поролоном заткнув себе уши, ворочался егерь во сне, и таинственный Смерть в простыне свою косу простер над кабаном, когда брел тот молочным туманом. И крикнул Сова в стороне. И в холодном лесу стало жутко на сердце у зверя. Он заплакал, не веря, что кончится долгая ночь. Ведь не зря ему снилось, как он, уменьшаясь в размере, утопает в толпе, и звенит его плач, и помочь не обязан никто... Тишина. Только филин хохочет, только время-палач точит стрелок часов топоры... Это крепкий кабан, он прорвется сквозь полчища ночи и увидит рассвет, добежав до вершины горы.

Весна 1998

МЕЛАНХОЛИЯ ВОЙНЫ

Растаял дым последней битвы, садилось солнце в океан, и бормотал под нос молитвы бегущий в сумерках кабан. Жевали чайки жирных крабов, блажил пронзительно пингвин, стволы прибрежных баобабов пришли к воде. Мохнатый свин, песок копытами бросая, кусая ветер на бегу, спешил, и тень его косая была на этом берегу его единственным партнером. Горел таинственным огнем закат за дальним косогором, тоска мотором пела в нем, гоня его пустынным пляжем вперед, в туман, в рычащий мрак. Над ним по ветру плыл плюмажем рой комаров, и грустный хряк искал отраду в их укусах. В кокосах глаз его больших застыл слезы туман белесый, и он дрожал, хоть не был трусом, хоть заплетал, бывало, в стих метафоры еще покруче. Но те далече времена... И горизонт закрыли тучи, и бестолковая война переврала приоритеты, убила радость и тепло. И вот бежит по белу свету, бежит упрямо, всем назло, через года переступая, теряя волосы и сны, скотина жалкая, тупая, грехи чужие искупая, а впереди уж не видны ни пики гор, ни окна дома. Лишь в вышине горит одна, так беспечальна и знакома, невозмутимая луна.

Лето 1999

ЗАБУДЬ

Разбушевались ураганы в предгорьях древних Кордильер. Кабан стоял немного пьяный, расставив ноги на манер матроса в качку. Выл шакалом в его груди костер обид, в его глазах слеза стояла, и тлел сквозь тучи вполнакала остановившийся болид большого солнца. Люди в кепках с широким плоским козырьком, друг другу в грудь вцепившись крепко, шипя, катались кувырком по мокрой глине. Глупый ливень стегал лианами воды тела людей, и желтый бивень кабан осклабил, как злодей в дешевом телесериале. В паршивом теле кабана с обеда трели распевали желудка газы, и слюна по жесткой щетке подбородка слезала с бивня на песок, и хрюкал зверь, и пукал кротко, и тосковал. Стучал в висок мальчишка сердце барабанщик, качался занавес дождя, гулял в полях сентябрь-обманщик и пел печально, как шарманщик, порой на вой переходя, порой морей туман холодный из двух ноздрей пуская плотной густой струей, задуть пытался далеких окон огоньки. Кабан глядел ему в зрачки... кабан-песок в зубах катался кабан кидал-копыто в грязь ослепшим волком гнев метался... И путь один ему остался - прикончить на хрен эту мразь! Промчаться топотом кромешным по трупам подлого вранья, с кровавой глиной перемешивая стыд полудетского испуга! сомнений паранджу упругую рвать, как безумная свинья! Людей, дерущихся умело, микробов, что терзают тело - убить... Но зябок и ленив прозрачных сумерек разлив, и мир застыл нелепой мухой в тягучей капле сентября. Смотри: в костре осенних кленов сгорели мысли, боли, страхи, сгорело время злой старухой, и только бледная заря плывет в расплаве небосклона, как клякса крови по рубахе, переливаясь и горя.

Зима 2002

   
нерегулярное периодическое изданиехарпис Алимовхарпис Джабба Бурносовфотографии харписовчасто задаваемые вопросычто харписам нравитсяТретий Нульsite map
 
© Н. Красников, 2005
Любые материалы с настоящих страниц могут
быть воспроизведены в любой форме и в любом другом издании
только с разрешения правообладателей.