нерегулярное периодическое изданиехарпис Алимовхарпис Джабба Бурносовфотографии харписовчасто задаваемые вопросычто харписам нравитсяТретий Нульsite map
 
НИКИТА КРАСНИКОВ
ТРЕУГОЛЬНИК
 

…когда растекается шипящий белый свет, и одновременно с шипением на сиропно-солнечном перроне замирает поезд, но никто к вагонам не подходит, только тяжелая муха пролетает крученым черным мячиком (июнь? июль?), и по зыбкому асфальту платформы шлепает вьетнамками загорелое раскосое существо – ступни врозь, пестрый халатик, капризный изгиб коричневой губы – и кричит в ярко-кукольный мобильник обидные слова про вялого соседа, жалуясь, должно быть, некрасивой подружке, а свободная рука сжимает упоительную оранжевую хурму с бурыми пролежнями – королек, это называется королек, – и в клейком воздухе присутствует равномерно размешанное, так что не определишь источник, шшшурханье медитирующей метелки, – в такой пейзаж никак не вмещается стоящий в пустом тамбуре (а где проводница?) молодой человек с лицом бледным и запухшим; человек шевелит желваками, будто пережевывая тошноту, и теребит в пальцах бумажный сверток, губит его, мучает и треплет, а потом снова пробует дверь в соседний вагон – нет, закрыта! – и поглядывает на другую дверь, откуда, по-видимому, вышел.

– Да он тюфель, Тань! – возмущается загорелое существо. – Он вообще ничего не может… Да конечно! Я такая приготовилась, знаешь, реснички-хренички, сижу как дурочка… Что?… Ага, блин!

Человек выглядывает наружу, в духоту; над пустой платформой колышутся стеклянные нити лета, а ближе к концу состава бесформенная форма жизни орудует ленивой метелкой, загребая мусор в совок, и стройная девчонка, не прерывая телефонной жалобы, приближается к ней, забирает что-то маленькое (ключи?) и уходит прочь от поезда – вниз по белобетонному леднику, впадающему в серый асфальтовый пруд между двумя одинаково ветхими домами, а на дальнем берегу торчит бетонная же стена, за которой, очевидно, помойные контейнеры… Ну, бог с ними.

Решившись, человек бросает сверток на платформу.

Газета разматывается, по асфальту весело скачет… игрушка? Да, желтый пластмассовый жук: подвижные жвалы, надколотый панцирь, обрывок белой веревки, прыг-прыг-стоп – игрушка замирает рядом с гигантской арбузной коркой.

Щелкает дверь. Человек дергает головой: в тамбур просачивается звонкий зеленоглазый юноша лет восемнадцати, в обтяжной коже, красиво зализанный и, кажется, с подведенными глазами.

– А, вот вы где! Ну что такое, что за глупые прятки? – юноша слегка грассирует. – Пойдемте скорее, нам же надо чемоданчик открыть. Не ломать же замки!

Он цепляет человека за рукав; тот безропотно подчиняется, они уходят в вагон, и пейзаж, наконец, становится гармоничным: пустой тамбур, голый перрон, муха, сопровождающий звук – шшурх-шшурх, звук метелки…

Шшурх-шшурх. Подходит кривоногая бабка-помело – в халатике той же масти, что и у чудо-внучки, с глазами-росчерками, с бровями-червями, впившимися друг дружке в голову над колбасным красным носом, – и заметает-заскребает желтую игрушку в мусорный совок (неисследимы пути заряженных объектов), и в этот момент поезд натруженно трогается: стальная судорога сминает пыльное пространство, проплывает скрипучая вереница вагонов (июль?), и перрон растворяется в белой каше, вслед за парой грязно-розовых двухэтажных домов, как будто ничего…

* * *

Размеренный спаренный храп. По спальне битой птицей раскиданы спортивные журналы, блеклая одежда, пара облезлых гантелей. На раскрытом диване, отвернувшись друг от друга, спят супруги, скажем, Татушины: Лена и Толик. Лена пусть будет сухая, мускулистая, с короткой стрижкой; Толик – опухлый, симпатичный. Храпит, разинув рот.

Лена просыпается, поворачивается к мужу. Подлезает поближе, начинает трогать ему волосы, скользит рукой под одеяло, вокруг живота.

Толик открывает глаза. Продолжает неподвижно лежать и храпеть.

Лена хмыкает. Быстро подхватывается, садится, нашаркивает тапки. Гневно выходит из спальни.

Толик перестает храпеть, перекатывается на живот, свешивает руку с кровати.

Под кроватью подрагивают ажурные пылевые колбаски, лежит пачка «Парламента». Толина рука привычным движением достает сигарету, зажигалку.

Огонек лижет кончик сигареты. С кухни долетает шипучий шум воды, громыхание кастрюль. Толик лежит на спине и длинно пускает дым.

На кухне процветает жирно-железный хаос. Грязь, свежие следы попойки. На столе пестрые полумесяцы объедков, огромная бутыль водки – как ни странно, недопитая. Поперек пола, обхватив диванную подушку, спит Серега – непутевый и равнодушный к комфорту выпивоха лет сорока. Лена, в шортах и безрукавке, небрежно жонглирует тряпками-тарелками, наводит порядок.

Морщась, входит Толик.

Лена злобно зыркает, перешагивает Серегу, убирает водку в холодильник. Начинает сгребать со стола мусор.

Толик прислоняется к стене, затягивается, выпускает дым. Хрипло спрашивает:

– Там это... пива не осталось? В холодильнике?

– Угу, пива тебе! Выпили вчера все пиво… И вообще, совесть надо иметь! Ну что ты смотришь? – Лена пинает вялое тело Сереги. – Давай, друга своего буди, а то смотри, двенадцать часов уже! Ну правда, Толя!

– Да ладно, пусть спит, чего ты.

– Ну знаешь, на диване в комнате пусть спит! Или пусть домой идет, еще лучше.

– Да ладно тебе…

– Ну а что ладно-то? Что ладно? – Лена плюхает перед мужем раздутый мусорный пакет. – На вот, на помойку отнеси.

Асфальтовый двор-плац залит солнцем, с двух сторон одинаковые дома: розовые двухэтажные кубики об одном подъезде. Сонная симметрия. Скрипит дверь, Толик выходит во двор, волоча мешок. Щурится, глядит по сторонам. По левую руку пустая платформа, по правую – помойный закуток, бетонные стенки. Толик бредет к помойке.

Внушительный мусорный контейнер выкрашен в черный цвет, оживлен желтыми сполохами граффити.

В контейнере душно, в щели пробивается солнце. Хрипломеханическое дыхание. Банки, тряпки, толстые арбузные корки – контуры предметов ограничены угловатыми полигонами, цвета искажены.

Толик подходит к мусорнику, приподнимает тяжелую крышку…

БАМ! Крышка подлетает, из контейнера выдергивается тварь – жуткий желтый монстр размером с собаку, очень быстрый. Толик вопит, пятится, швыряет мусорным мешком. Тварь отбивает мешок и кидается в атаку.

Толик в ужасе: улепетывает, молотя локтями.

Тварь несется по пятам, резкими прыжками съедает дистанцию. Ее глаза нацелены жертве на затылок, в поле зрения вморожена координатная сетка. Цвета окружающего мира искажены, очертания упрощены до прямых и окружностей.

Толик влетает в подъезд – по ступенькам – в квартиру – отмашкой захлопывает дверь… Поворачивается, смотрит на дерматиновые дверные ромбы.

Дверь глухо вздрагивает от удара. Толик пятится. Тишина.

Из кухни голос Лены:

– Толя! Толя, это ты? Чего там уронил?

У Толика лоб в липком поту, дыхание сбито. Он осторожно приближается к двери, смотрит в глазок.

В мутном кружочке видно: тварь рывками спускается по ступенькам, выпрыгивает из подъезда…

– Ты что, оглох?

Толик вздрагивает, отклеивается от глазка. Лена стоит в коридоре, помахивая грязным полотенцем.

– Выкинул мусор?

– А? Да... Да не, н-н-ничего, все нормально…

Полумрак, за окнами ночь. По стенам пляшет изменчивый свет телевизора. Толик сидит на кушетке: темное трико, серая футболка.

По телевизору идет поздний ужастик. Вампир загоняет героиню в угол, срывает с нее платье… Звук приглушен.

Толик вздыхает, осторожно встает, приближается к полуоткрытой двери. Заглядывает. В спальне, свернувшись калачиком, спит Лена. Толик отступает от двери, на цыпочках выходит в коридор.

Во мраке чиркает метеор – фонарик. Входная дверь открывается, темный силуэт выскальзывает из квартиры.

Над подъездом ослепительно цветет сиреневый светильник, в ночном небе мигают звезды. Все окна спят, пьяные сверчки трясут погремушками. Толик решительно идет через двор: в одной руке фонарь, в другой – маленький топорик.

Луч фонарика мечется по асфальту, натыкается на бетонную стену помойки. Толик заходит в закуток, шарит лучом по черной глыбе контейнера. Свет выхватывает распоротый мусорный мешок. Белеет выпавший мусор, несколько бумажных тарелок. Толик надувает щеки, вспоминает…

…рука медленно, натужно (в солнечном сиропе не разгонишься) бросает мусорный мешок, лицо залито страхом, а с края контейнера плавно пикирует желтый суставчатый ужас – столкновение! Мешок основательно напарывается на клешню, видны стадии процесса: криво рвется целлофан, разлетаются сонно-вертящиеся белые тарелки…

Толик стряхивает воспоминание, глотает прохладный черный воздух. Нерешительно топчется у контейнера.

– Ну давай, блин, герой.

Он осторожно приподнимает топором крышку. Светит фонариком внутрь. Луч ощупывает различный мусор, банки-тряпки, арбузные корки. Усмехнувшись, Толик захлопывает крышку.

– Пить надо меньше.

Он поворачивается к контейнеру спиной, освобожденно потягивается…

В следующую секунду крышка подскакивает, и в фонтане различного мусора вылетает тварь – кидается Толику на спину. Он дико орет, машет руками. Крик сливается с ревом пролетающего поезда.

Лена спит, завернувшись в одеяло. Снаружи доносится летучий перестук вагонов, привычная ночная морзянка, тире-тире, тире-тире. В промежутки между тире вплетаются глухие крики. Лена сонно перекатывается на другой бок.

Лицо Толика ударяется о край контейнера. У него на шее клешня, царапает кожу. Он жмурится, крутит плечами, не может освободиться. Желтая острая лапа цепляет трико, стягивает вниз. Глаза Толика округляются, челюсть отвисает. Он напряженно хрипит, оседает и начинает ритмично дергаться, в такт с перестуком колес. С каждым толчком мир тускнеет, в глазах расползается серая каша…

Веселое солнце освещает лицо Толика – щекой на асфальте. Глаза закрыты, веки подрагивают. Лоб здорово поцарапан. На лицо наползает тень. Толик дергается, как от толчка.

– Э-ээ, Толык! Сахган не болды? – старческий голос.

Толик слюняво мычит, разлепляет веки. В поле зрения переступают буро-бугристые ноги в корявых тапочках. Он выворачивает голову: ноги принадлежат жирной кособокой бабке. Склонившись, она тычет в Толика железным совком, ее темный силуэт заслоняет солнце.

– Толык, вставай, да…

Толик щурится, подтягивает руки, приподнимается. Он лежит на асфальте рядом с мусорным контейнером. Трико спущено до колен, задница белеет на солнце. Бабка оправляет пестрый халат, отшагивает назад.

– А… Что? Все нормально… – Толик оглядывается, замечает снятое трико. – О, сука!!

Он подпрыгивает, как ужаленный, лихорадочно натягивает трико, спотыкается.

– А чччерт! Извините. Блин, утро… – он разворачивается, прихрамывая бежит к подъезду.

Бабка смотрит ему вслед. Нагибается, поднимает погнутый туристический топорик.

Толик влетает в квартиру, оглядывается по сторонам.

– Лена! Лена, ты здесь?

Он трогает задницу, морщится от боли. Быстро проходит в спальню – и замирает в дверях: из шифоньера выдвинуты пустые ящики, диван сложен, беспорядок усмирен. На полу белеет записка. Толик берет ее, читает. Его брови ползут вверх.

– Вот… дура!

Он отбрасывает записку, хватает радиотелефон, судорожно трамбует пальцем кнопки. Начинает нервно ходить взад-вперед.

– Але, Жанна? Жан, привет. Слушай, Ленка не у тебя?... Блин, да какое не ночевал?! Вы че там, посдурели, что ли?!... Че-го?! С какой, нах, соседкой?

Толик опускает руки, вздыхает, мотает головой. Из трубки летит неразборчивая брань. Толик снова подносит телефон к уху.

– Жан... Да заткнись ты, послушай! На меня напали во дворе, поняла?!... Ну!... Да не знаю кто, не помню! Я всю ночь возле помойки провалялся, меня соседская старуха нашла!

За кухонным столом неподвижно сидят трое: Толик, неизбежный Серега и лысый Лерыч – коренастый рассудительный мужик. У Толика в руке сигарета, лоб залеплен пластырем. На столе лес пивных бутылок, дымится пепельница. Все задумчиво молчат. Лерыч поднимает голову.

– А нафига ты вообще туда пошел?

Толик жадно затягивается. У него трясутся руки.

– Да говорю ж, какие-то пьяные под окнами орали... Ну, я вышел посмотреть.

Он задумчиво смотрит в пепельницу. Вспоминает…

…щека прижата к липкой кромке мусорника, рот приоткрыт, на шее желтая клешня. Залетный поезд бойко долбит сдвоенными очередями. Щека ритмично дергается в такт перестуку колес…

– А потом не помню ни хера, – Толик вздыхает, тянется за пивом.

– Да, пьяные… они козлы, – сипит Серега. – Из поселка, значит, в ларек ездят. А че, в ментовку не звонил?

– Ага, в ментовку, – хмыкает Толик.

Лерыч брезгливо отгоняет муху:

– Да ну, зачем в ментовку? Самому надо. У меня тоже раз под окнами орали. Свои, поселковые. Знаешь, что я сделал? Я просто вышел на балкон с винтарем – Серег, ты ж видел мой винтарь, да? Ну и все! Вышел и сказал: «здорово, мужики, бля!» И затвором так – чи-чик! И все, бля! И сразу перестали орать. Я, кстати, привез тебе... – Лерыч смотрит на дверь и замолкает.

На кухню заходит Лена: мокрые волосы, куцый халатик. Начинает хмуро возиться у плиты. Серега проникновенно и омерзительно рыгает. Лена ГРОХАЕТ кастрюлей, оборачивается.

– Ребят, ну может хватит пиво жрать, а?! Сереж, ну в самом деле! И так уже утро пропало, а нам еще знаешь сколько делать? Ему вон полки красить надо… А вы тут сидите и пиво жрете!

Толик косится на Лену, нервно ерзает:

– Да ладно тебе...

Серега картинно разводит руками, он уже здорово пьян. Лена берет в охапку какие-то тряпки и выходит. Лерыч не спеша допивает пиво, смотрит на дверь. Плотно ставит пустую бутылку.

– Короче, Толь. Я привез свой винтарь, пусть постоит пару недель.

Толик от неожиданности давится пивом.

– Кхе!... Да ты что! Ну нахрена, Валер! Не надо было!

Лена заглядывает в дверь.

– Чего? Чего не надо? Чего ты ему привез?!

– Блин... Да ничего! Иди...

– Ты что, карабин, что ли, свой сюда притащил? – Лена упирает руки в бока. – Ну Валер, ты что, совсем опупел, да?! Чтоб его арестовали? Или чтоб он себе башку прострелил? Да он же в руках никогда не держал, он затвор не сможет передернуть!

Серега подмигивает:

– Во, видал? Биатлонистка!

Лена наливается яростным соком, плещет руками:

– Нет, ну только этого не хватало! Увози его отсюда на хрен, не нужно, чтобы он здесь стоял! Где ты оставил, в коридоре?

– Да куда увози, блядь? – взрывается Лерыч. – Мне от вас к сестре в Шлыховку ехать, это по шоссе полтора часа! Что я его, в багажнике повезу?! А если менты остановят?

– Ага! А что у нас будет стоять – это ничего, да?! Ты умный, Валера, конечно...

– Да заберу я на обратном пути! Что ты разоралась-то?!

Толик трогает друга за локоть:

– Ну ладно, Лерыч, ну чего ты...

Лерыч отдувается. Говорит спокойнее:

– Поставь в кладовку, завтра заеду заберу. И все.

Лена, обиженно бурча, выбегает из кухни, бабахает дверью. С гвоздя срывается разделочная доска. Толик вздыхает. Лерыч открывает новую бутылку.

– Чего она так психует?

– Да блин, дура потому что! – Толик ерошит волосы. – К соседке ревнует.

– К какой соседке? К старухе, что ли? – Лерыч студенисто смеется, – Да-а, бляха, Толик...

– Да не! К внучке ее... Ну че ты ржешь, бля? Симпатичная, кстати, такая узбечка. Каждые выходные приезжает.

– Казашка тогда уж. Ну и что? Ты ее дернул?

– Да какое дернул! – Толик отмахивается. – Не, она-то может и не прочь… Ну а мне зачем? проблемы всякие? Так, на крыльце постояли, покурили. А Ленка увидела в окно… Теперь целый год вспоминать будет! Д-дура…

Лерыч усмехается, треплет Толика по плечу.

– Мужик! Для девки, знаешь, самая большая обида? Когда она дает, а ты не берешь. Вот так!

Какое-то время все молчат. Серега роняет задремавшую голову, встряхивается, икает. Обводит кухню мокрыми глазами.

– Ну че, пацаны? Я щас вжжик, зайцем, а? В ларек?

Лерыч вздыхает. Медленно, в три приема, вылезает из-за стола.

– Короче, я поехал. Не увлекайтесь тут… Толь, звони, если что, – он жмет Толику руку. – Я завтра вечером заеду, проведаю.

В ночной квартире тишина. По телевизору идет научная программа: копошатся совокупляющиеся жуки. Звук приглушен. Толик сидит на кушетке и напряженно смотрит на экран. На нем заляпанная краской футболка, на лбу свежий пластырь.

– Толя! – зовет Лена из спальни.

Толик испуганно переключает канал, попадает на черно-белый вестерн. В пыли корчится индеец, а толстый ковбой расстреливает его из винчестера.

– Толя, ты спать идешь?

– Да не, я посижу еще. Кино посмотрю… Ты спи.

Толик поворачивается, смотрит на электронные часы. 12:10. Время проскальзывает, цифры превращаются в 1:20. Телевизор выключен. Толик вздыхает – прерывисто, на грани истерики… Растирает лицо. Смотрит на руки.

Руки трясутся.

Он встает, на цыпочках подходит к спальне, заглядывает в дверь. Лена спит, свернувшись калачиком. Он отступает от спальни, быстро натягивает свитер, тихим призраком вытекает в коридор. Перед зеркалом задерживается, аккуратно приглаживает волосы. Оглядывается. Берет с полки флакончик духов, торопливо прыскает на шею. Морщась, срывает пластырь со лба. Мягким шажком проскальзывает к двери.

Проходя мимо кухни, он поворачивает голову. Сиреневый фонарь светит в окно, стол заставлен пустыми бутылками. На полу, обняв диванную подушку, спит Серега…

Лена неподвижно лежит, завернувшись в одеяло. Хлопает входная дверь. Фыркнув, она резко садится на кровати: глаза сверкают, губы яростно поджаты.

– Подлец, блядь.

Лена отбрасывает одеяло: на ней черные джинсы и черная футболка. Она быстро встает – обувается – выбегает из спальни – подлетает к кладовке – распахивает дверцу… Ныряет в нишу, начинает выбрасывать старые шмотки, лыжные палки. На полу растет куча хлама. Появляется длинный брезентовый чехол.

Рука расстегивает молнию. Вжжжик! Чехол сползает, обнажая короткую крупнокалиберную винтовку чудовищного вида. На прикладе выжжены буквы «ВЛ». Лена осматривает винтовку. Решительно передергивает затвор.

Хрум, хрум – Лена решительно шагает к соседскому дому. В руках винтовка, глаза – две узкие щелки. Со стороны помойки слышится возня. Лена замирает.

Мусорный закуток в глубине двора. Оттуда доносятся тихие стоны.

Осторожно, с винтовкой наперевес, Лена приближается к закутку: смачные стоны становятся яснее. Она медленно обходит бетонную стенку – лицо напряжено, пальцы сжимают приклад. Еще шаг... Ее руки опускаются, на лице возникает смесь удивления и брезгливости.

Толик, согнувшись, держится за контейнер, а желтая тварь остервенело трахает его, обхватив клешнями за живот. Штаны Толика спущены до колен, он хрипло постанывает в такт движениям твари.

Лена закрывает глаза, делает глубокий вздох, берет себя в руки. Вскидывает винтовку.

– Эй! Эй ты, сука!!!

Тварь реагирует на крик, отцепляется от Толика, встает на задние лапки. Ее тело полупрозрачно, а клешни и гениталии сплошные, твердые на вид.

Лена целится и стреляет: БАМ, БАМ!

Пули проходят насквозь, с искрами рикошетят от контейнера. По мутному телу твари пробегают помехи. Толик падает на землю, закрывает голову руками. Тварь вскидывает клешни, злобно шипит, изготавливается к прыжку.

Лена берет прицел ниже: БАМ!

Пуля попадает Твари в гениталии. Брызжет оранжевая жижа. Тварь оседает на асфальт, начинает громко верезжать.

Лена смотрит, вытаращив глаза.

Тварь вертится юлой, уменьшается в размере. Верезжание переходит на высокие тона. Чудовище ужимается, постепенно превращаясь в маленького желтого жука: пластиковая игрушка, обрывок веревочки… Жук с писком шмыгает под ящик.

Лена припадает на колено, тщательно целится, начинает стрелять. БАМ, БАМ, БАМ! Пули вышибают из-под контейнера железные ножки. Черная махина оседает c тяжким грохотом. Писк обрывается.

Толик копошится на земле, в наступившей тишине слышны слабые охи.

Лена поднимается с колена, идет к Толику. Он следит за ее приближением, лежа на боку. Лена подходит, останавливается, смотрит на мужа. Презрительно ухмыляется.

В ночи ревет гудок. Скорый поезд, летящий к полустанку.

Толик хлопает глазами. Приклад, летящий в лицо.

ХРЯП! Темнота.

Жаркое солнце освещает Толика – он лежит на асфальте. Глаза закрыты, на скуле свежая ссадина. На лицо наползает тень.

– Э-ээ, Толык! Сахган не болды?…

   
нерегулярное периодическое изданиехарпис Алимовхарпис Джабба Бурносовфотографии харписовчасто задаваемые вопросычто харписам нравитсяТретий Нульsite map
 
© Н. Красников, 2005
Любые материалы с настоящих страниц могут быть
воспроизведены в любой форме и в любом другом издании
только с разрешения правообладателей.