Женя ходил в парикмахерскую тогда, когда иначе было уже невозможно. Когда волосы становились власами и никакая вода из-под крана с утра пораньше не могла никак их усовестить, не имела ни малейшего шанса пригладить вихры и призвать отдельные, особо нахальные волосины, буйно переплетшиеся с соседями, хоть к какому-то порядку. Женя терпел до последнего - щелкал в ванной перед маленьким, обшарпанным зеркалом ножницами, прорежая челку, которая, лишь только зазевайся, норовила превратиться в какой-то псевдоказацкий чуб, хотя в Женином роду ни единым козаком даже не пахло; пытался воздействовать на буйную поросль, а она нет-нет да и норовила сделаться даже не чтобы бакенбардами - полнокровными пейсами, хотя ни одного еврея - тем более правоверного - среди Жениных предков не было; короче - рано или поздно наступало такое время, когда Женя начинал маяться прической. И вовсе не потому, что относился к этому вопросу, то есть к прическе, трепетно, - просто когда волосы выходили из-под контроля, Жене казалось, что он выглядит глупо, из чего начинали произрастать разнообразные комплексы, что значило, что днями неизбежен поход в парикмахерскую. А этого Женя терпеть не мог. И оттягивал момент свидания с ножницами и жужжащей машинкой до последнего. Но сегодня наступило время "ч".
***
У Тани выдался отвратительный вечер. Судьба складывалась вовсе не так, как ей виделось в светлых девичьих мечтаниях, - ни один принц на коне любого цвета к ней так и не подъехал и вообще взрослая жизнь оказалась гораздо более отвратительной, чем бедная Таня могла даже предположить. Довольно быстро выяснилось, что каждый день не то чтобы сам себя кормит, но еще и совершенно самостоятельно дает в морду, причем - кому хочет и когда хочет. Петюня, розовощекий застенчивый крепыш, который раньше больше молчал, уткнувшись в стакан, и тем прельщал паче многих, после свадьбы довольно скоро бесповоротно утратил признаки хорошего обмена веществ, а заодно расстался и с многозначительной недосказанностью, указывавшей если не на присутствие ума, то хотя бы на отсутствие глупости, - Петюня, Петька, Петр сделался обычным загребущим самцом, основное содержание жизни которого составляли занятия, далекие от возвышенных, - и уж тем более от тех, каковые мнились Тане до свадьбы. Женившись, Петюня сначала мало-помалу, а потом и полностью расслабился, и вчера так смачно въехал мечтавшей - по инерции - о большем Тане в бок, что ей до сих пор вздрагивалось, и как же хорошо, что муж спустя пять минут заснул спокойным и местами безмятежным сном!..
***
Женя, собравшись с душевными силами, приодел пальтишко и уже в ботинках - такой день, важный, в иное время он подобного себе никогда не позволил бы! - прошел в ванную, к единственному в квартире зеркалу, где, стоя в свете сорокаваттной хилой лампочки, приладил на голову шапку: затолкал под нее волосы, чтобы не было заметно всем тем, кто обычно так пристально рассматривает его на улице; вот теперь он был готов: готов - если для этого вообще можно быть готовым - выйти из дома и преодолеть двести метров до парикмахерской. Вот в чем проблема.
***
Таня с трудом достаивала смену: маленьких, на четыре-пять кресел парикмахерских для народа в последние годы позакрывалось много, так что вылетишь - место навряд ли сразу сыщешь, а кушать все равно надо, и что бы ни было вчера, сегодня лучше не пользоваться корыстными услугами сменщиц-подруг, которые готовы, конечно, подменить, но потом-то придется стоять у кресла две смены подряд; да ведь может подвернуться действительно важный случай, когда и вправду стричь невмоготу, и что тогда? - нет уж, лучше перестоять, перебарывая себя и через силу улыбаясь постоянным клиентам, скрывая дрожь в руках и делая вид, что их лысины и бобрики занимают и в ее жизни какое-то место...
***
Больше всего в парикмахерской Женя ненавидел бритву.
Ножницы, расчески, гребешки и машинку со всякими сменными насадками, а также утробно гудевший фен - со всем этим хозяйством он мирился: как же иначе расстаться с лишними волосами? Но вот бритва - вид ее сверкающего острого лезвия наводил на Женю панический ужас. И каждый раз, когда Таня бралась за бритву на предмет удалить лишнюю щетину на шее, сжимался в комок, застывал в кошмаре, побелевшими глазами следя за движениями ее руки и стараясь не вздрагивать от ледяных прикосновений. Ибо если стальное жало едва-едва изменит направление движения, возьмет чуть-чуть не тот угол - все, привет, из рассеченной вены потоком хлынет кровь, черная, горячая кровь, зальет воротник и рубашку, кресло и пол, а неловкая Таня будет метаться рядом, не зная, что предпринять и лишь впустую зажимая зияющую рану набухшей красной салфеткой, но - зря, зря, зря...
***
Таня провела ладошкой по лбу, смахивая испарину: вчерашний диалог с Петей по-прежнему отзывался болью в боку и неприятным вкусом на губах - то ли несмытых ночных слез, то ли просто жизненной горечи. Негромко хлопнула дверь - в парикмахерскую вошел постоянный клиент, который являлся примерно раз в два с половиной месяца и каждый раз до того заросший, что с ним приходилось возиться раза в полтора дольше, чем с любым другим. Клиента звали Евгений и у него было одно несомненное достоинство: в отличие от иных болтунов, он был молчалив; в первый раз Таня с трудом вытянула указания, как стричь, - молодой человек отвечал тихим спертым голосом, а потом вовсе закрыл рот и молчал до самого конца процесса, аккуратно расплатился и лишь ускользая в дверь, прошептал "спасибо". Да-да, так и было.
***
Женя снял пальто и повесил на крючок, а потом расстался и с шапкой - не очень охотно, но ведь в парикмахерской стесняться как будто не полагалось, сюда и ходят-то затем, чтобы навести на голове порядок, - и бочком пошел к Таниному рабочему месту. Он всегда подгадывал так, чтобы войти, когда ее кресло освободится и не маячить лишнего времени на чужих глазах в ожидании: ходил под окнами парикмахерской и воровато заглядывал, наблюдал, ловил момент. Таня его уже стригла и он доверял ей больше других мастериц.
Таня давно заметила Женины маневры и не удивлялась. У всех свои странности.
***
Она достала из ящика свежее полотенце и жестом пригласила Женю к раковине. Крутанула кран, регулируя теплоту воды, и скривилась: все же пьяный подлец Петенька повредил ей что-то внутри. Не было бы трещины в ребре или чего похуже... Она мылила Женину шевелюру и думала о своей несчастной, полной недоразумений жизни, а Женя покорно сидел, смирно сложив руки на коленях, и мысли его метались в предвкушении свидания с бритвой.
***
Автоматически прорежая заросли на Жениной голове, Таня думала о том, что дальше так продолжаться не может, что должно уже произойти нечто такое - необычное, из ряда вон - произойти и всколыхнуть поганую рутину пошлой повседневности, затянувшую ее по самую макушку. В хмурых днях просто обязан появиться яркий просвет, который изменит все внутри и вокруг. Быть может, для начала переехать к маме? А Петюня - ну и что? И пусть - Петюня. Плевать на него. Не видеть больше эту пьянь с каменными кулаками, не готовить ему борщи с котлетами, не стирать пропитавшиеся потом и беломорным дымом рубашки. Переехать, сменить работу, убежать - все равно - детей у них нет, да и какие уж тут дети.
***
Женя предупредительно наклонял голову в нужную сторону, смотрел на падающие вниз влажные пряди, слушал мерный стук ножниц и думал о том, что скорее уж бы это закончилось и он смог бы пойти домой - еще на пару месяцев. Жизнь его была вполне безмятежной. Если не считать изнуряющие походы в парикмахерскую. Свидания с бритвой. О ужас.
Она лежала у края столика - между деревянной расческой и флаконом какого-то парикмахерского средства вроде лака для волос; она была слегка приоткрыта и на ярком лезвии отчетливо виднелась пара коротких черных волосков.
Отчего, отчего я не могу громко, твердо и уверенно сказать: не брейте меня! положите бритву назад! не надо! оставьте как есть! хватит! Ведь это так просто: открыть рот, проглотить слюну и произнести такие простые, нетрудные слова. Вот сейчас.
***
- Тань, у тебя остались еще полотенца?
- Посмотри во втором ящике.
- Ага. Я возьму парочку?
- Да бери конечно.
- Завтра отдам.
- Хорошо.
***
Женя сглотнул слюну: не получилось.
Таня вывела на его голове пробор - справа - и сноровисто выстригла заросли рядом с одним ухом, а потом перешла к другому. Уши Женя волосами не закрывал, и хотя он не говорил о своих пожеланиях на сей предмет, Таня об этом почему-то знала.
***
Таня взялась за машинку.
Да, определенно - сегодня она придет домой пораньше, соберет вещи и поедет к маме. Пока Петюни еще не будет. Мама конечно скажет, что жена должна жить с мужем, что Петя - ее, Танин крест, какой бы он ни был, а все же муж, законный супруг, а если бьет - значит, любит. Все мужики выпивают, ничего особенного, а бабы - бабы терпят, такая у них судьба: терпеть и рожать. И почему у вас до сих пор нет деток? Ведь, почитай, третий год женаты...
***
Сверкнуула бритва и Женины мысли сжались. Решимость сказать "не надо!" испарилась без остатка. Женя отчетливо увидел, как лезвие чертит на его шее роковую полосу - и полоса подводит окончательный, необратимый итог его жизни. И все: все! Потом - потом уже ничего не будет, ничего, даже этой жалкой парикмахерской. Чернота. Небытие.
Как развернувшаяся пружина взлетел Женя с кресла - в сторону полетело покрывало, зазвенели рассыпавшиеся по полу инструменты, гулко разбилась о кафель стеклянная банка с ватными тампонами, ойкнула от неожиданности едва успевшая отскочить Таня - а клиент, вот ненормальный! уже вылетел, тонко подвывая, за дверь без пальто и шапки, обеими руками ухватившись за шею.
***
- Ты что, порезала его? - ошеломленно спросила застывшая с феном в руке Лара.
- Вроде нет, - отвечала Таня, на всякий случай оглядев внимательно бритву: чистая. - Даже прикоснуться не успела.
- Псих. Вот псих! И конечно не заплатил?
- Ну почему, почему мне так не везет? - уронив бритву и закрыв лицо руками, зарыдала Таня. В боку как назло опять закололо.
***
Кому-нибудь из вас возможно захочется узнать, что сталось с Таней и Женей дальше. Не знаю. Яснее всего видится мне судьба бритвы.
10 марта 2003 года
Любые материалы с настоящих страниц могут быть
воспроизведены в любой форме и в любом другом издании
только с разрешения правообладателей.