харизматический писатель Алимов
|
Зона жизни
|
нитро-шизиловка в трех частях
|
1 Карпатий вышел на склизкую, залитую помоями и бензином узкую улицу и с привычным отвращением втянул носом едкий, концентрированный воздух. Огляделся и бездумно повернул направо. Идти было, в сущности, все равно куда. Отчего бы не пойти, скажем, направо? Все равно темно. И дождь. Улица, кривя облупленными, потерявшими от вечной сырости всякий, кроме серого, цвет стенами, неожиданно поворачивала под прямым углом на юг и ищущий взор Карпатия уперся в большое, наполовину выбитое окно первого этажа. Шлепая сапогами по смрадным лужам, Карпатий подошел к окну - какое-то неясное любопытство подталкивало его вперед - и, подняв тучу брызг, затормозил рядом. Заглянул с вялым интересом в выбитую форточку. Сначала глаза привыкали - в комнате было значительно темнее, чем на улице, - но уже через несколько секунд Карпатий ясно различил стоящую посреди геометрически неправильной комнаты кровать и на ней - застывшую в позе лотоса неподвижную женскую фигуру. Женщина, не мигая, смотрела на Карпатия. Карпатий - на нее. - Таракан, - вдруг изрекла женщина: голос у нее оказался хриплым, надтреснутым. Проследив ее взгляд, Карпатий увидел на раме рядом с собою здоровенного, во всей тараканьей красе, пруссака. Не дыша, Карпатий медленно занес над ним сложенные для смертельного щелчка пальцы. - Это четвертое воплощение Авраама Линкольна, - остановила его женщина. Карпатий устало вздохнул и убрал пальцы. Потревоженный его дыханием таракан прыснул прочь по переплету окна. - И что? - пробурчал Карпатий. - И что с того? Не получив, разумеется, ответа, он отошел от окна и повернул туда, куда по своей прихоти поворачивала улочка. Нашарив в кармане мятую папиросу, Карпатий осторожно обдул с нее крошки и вставил в рот. Осторожно огляделся. Но кругом все было по обыкновению сыро, мрачно и темно. Лишь у стены, на сухом клочке асфальта клубилась какая-то серая масса, смотрела на Карпатия огненным взором. Прикурив от пламени очей, Карпатий окинул массу равнодушным взглядом. - Превратись во что-нибудь, - без особого энтузиазма предложил он, и серая масса тут же превратилась в здоровенный, но грязный флакон духов «Шанель номер пять», наполовину пустой, и - запахла. - Ну-ну... – Карпатий сплюнул и зашлепал по лужам дальше. Шагов через двадцать он провалился в сокрытый водой люк и зачерпнул полный сапог воды. Стало зябко и вообще отвратительно. Очень кстати пришлась разбитая витрина с некогда золотой надписью «Бар», куда Карпатий и вошел, пнув сухой ногой то немногое, что осталось от двери заведения. Сидевшие за столом смутные фигуры при его появлении судорожно задвигались, пряча что-то. - Это Карпатий... - Да! Это - Карпатий. А вы кого ждали? Четвертое воплощение Авраама Линкольна? Дымя папироской, Карпатий подошел к столу и плюхнулся на свободный табурет. Сидевшие за столом - потрясающе толстый, потрясающе худой, потрясающе волосатый и совсем обыкновенный - вынули карты, и волосатый принялся раскладывать перед собой прикуп. - Опять в бридж режетесь... - пробормотал Карпатий сквозь папироску: осталась едва одна затяжка. Он с усилием стянул с ноги сапог и на пол хлынула вонючая жижа. - А что делать, когда мир так достаточен? - с непонятным ехидством поинтересовался худой и поправил нервной тонкой рукою бриллиантовую булавку в измочаленном галстуке. - Ты таракана не раздавил случайно? - спросил Карпатия чересчур толстый. - Нет. - Ну тогда, значит, не придут. Можно спокойно играть, - пробасил толстый и стал изучать свои карты, близко поднеся их в темноте к глазам. - Слушайте, - Карпатий загасил короткий хабарик о стол, - а почему бы вам не зажечь свечку? Ведь не видно ничего. Все замерли. В темноте были видны лишь белки вытаращенных глаз. - Нет, серьезно, давайте зажжем свечу, а? - А кто отвечать будет? - нервно сглотнув, спросил, почти прошептал худой. - Ну, хотите - я. - Тебе, видно, жить надоело? - очень волосатый поймал в бороде вошь и звучно раздавил ее меж пальцев. - Не знаешь разве, что это запрещено? - Ты, Карпатий, сдурел совсем! - худой почти кричал, руки его ходили ходуном. - Нас ведь тоже привлекут за соучастие! Дознаются, что мы в карты играли! Да еще я вчера... вчера... ну... я им говорил, я, Карпатий, опять вчера... - Опять сочинил?! - у Карпатия екнуло сердце. - И большой? - Четыре строфы... - худой в отчаянье ломал пальцы. - Четыре строфы... - Как же это ты, а?!.. - Нет уж, - прохрипел толстый, - Ты, Карпатий, коли хочешь - иди к себе, домой, да там один и жги свечки. А нас не впутывай. Ну что мы тебе сделали? Верно я говорю? - И я так думаю - ступай, - кивнул волосатый, верткими узловатыми пальцами преследуя шустрое насекомое в районе виска. - И ты? - Карпатий повернулся к обыкновенному. - А я что? Я - как все! - буркнул тот. - И вообще. Я - пошел. Пойду лучше домой. Как все. А то... - Он не договорил, встал с места и поспешно вышел, не оглядываясь на улицу. С минуту все молчали. - Ну вот, опять партия развалилась... - с видимым огорчением произнес волосатый, почесывая бороду правой рукой. - Бросьте вы. Что переживать. Сегодня развалилась, завтра сладится, - Карпатий оглядел оставшихся. - Нет ли папироски? Очень худой затеребил жилетный карман, достал наконец полсигареты с фильтром и протянул Карпатию. - А спички? - Ты что?! - худой вскочил, опрокинув стул. - Нет, ты определенно сегодня сдурел! - Действительно, что это с тобой? Карпатий полминуты молчал, потом вздохнул обреченно, собрал волю в кулак и окурок задымился. - Давно бы так! - Можешь ведь, когда хочешь! - Не знаю, не знаю... Когда хочу? – Повисла пауза. Карпатий задумчиво затянулся. - Что-то я того... Только не спрашивайте. Я сам еще до конца не разобрался. - Карпатий, - тихий голос худого ощутимо дрожал, - Карпатий, ты, наверное, стал не как все? Ты - против того, что нельзя, да? Карпатий посмотрел на него, плохо различая в темноте тонкие кривящиеся в гримасе губы худого. - Наверное, - равнодушно кивнул он. - Я пойду. Если я стал не как все, то мне лучше уйти. А то и вас всех потом могут притянуть. - Он встал, повернулся и пошел к выходу, провожаемый общим настороженным молчанием. У входа обернулся. В темноте все терялось - и стол, и сидящие за ним толстый, худой и волосатый. Просто неясные безликие фигуры. Как все. - Скажите что-нибудь на прощание. Может, и не увидимся больше. - Ты же знаешь, что это запрещено! - волосатый говорил нарочито громко, чтобы было слышно и на улице, как они отреагировали на просьбу Карпатия. - А что вообще разрешено?! - тоже повысил голос Карпатий: он начинал раздражаться. В темноте бывшего бара раздался грохот падающих стульев, топот и хлопок двери черного хода. Карпатий смотрел в опустевшую темноту и чувствовал, как в душе его тоже устанавливается какая-то зловещая пустота. Когда на все наплевать. Медленно он вернулся к столу, достал из кармана старенького ватника огарок свечи и тщательно укрепил его в старой консервной банке. Собрал в кулак всю волю - и вот крохотное, трепетное пламя неуверенно поднялось над стеарином, зашевелилось, набирая силу, начало расти и - замерло, вытянулось, легко чадя, острием вверх. Карпатий поднял с пола табурет, уселся и устремил взгляд в пламя. 2 Низкое темное небо опять и опять угощало дождиком низлежащий мир, и мир равнодушно поглощал этот дождичек, собирал его нехотя в лужи, а лужи впадали одна в другую, другая в третью... дальше начиналось сплошное поле неглубокой воды с редкими островками, украшенными клочками вялой травы - вода и земля тут менялись местами, и если до этого места воду считали на лужи, то дальше начинался счет еще видной из-под воды земли - на островки. С одного на другой можно было без особого усилия перепрыгнуть, это и делал Карпатий: с некоторой поспешностью, так не гармонировавшей с окружающим застывшим пейзажем, он грузно скакал с кочки на кочку, а кочки язвительно чавкали, прыская ленивыми струйками воды. Во рту у Карпатия дымилась сигарета - дождь моросил на нее, но Карпатий яростно затягивался на бегу. Едкая горечь заполняла носоглотку, хотелось плюнуть сигаретой в окружающие лужи, но... этот окурок был последний. Прикрыть же его от капель Карпатий не имел никакой возможности, ибо руки его были заняты автоматом, тяжелым и неудобным автоматом, который при каждом новом прыжке норовил клюнуть его рукоятью в живот или еще куда, а остановиться Карпатий не мог потому, что сзади - пока еще на значительном расстоянии - за ним по пятам хлюпали по кочкам, а местами из служебного рвения и прямо по воде черные силуэты в касках, злобно матерящиеся и упорно пытающиеся поймать в прицел его ускользающую в пелене дождя спину. - Этак я останусь совсем без курева, да и этот хабарик ни за что пропадет! - вразумил себя наконец Карпатий и, притормозив на очередной кочке, развернулся, вскинул автомат и резанул по преследователям короткой очередью. Те мгновенно попадали в воду - спрятались. Карпатий тоже не удержался на скользкой кочке и рухнул, в последний момент успев выхватить окурок изо рта и поднять его повыше. Короткая передышка однако же была получена и затушенный аккуратно окурок был надежно спрятан в нагрудный карман рубахи, под свитер. Затем Карпатий еще раз пальнул в сторону людей в касках, тяжело поднялся и, горбясь, дернул неловко задом, пытаясь воспроизвести движение отряхивающейся собаки, но отряхнуться не получилось. Карпатий вспрыгнул на ближайшую кочку и поскакал дальше, а преследователи полежали еще немного в воде, потом постреляли неведомо куда - как им казалось, вослед бегущему Карпатию, - и вновь устремились в погоню… Дядюшка Пелагей сидел - как всегда - под рваным тентом на пороге своего дома, который был больше похож на сарай, чем на дом, но - зато у дядюшки были целы все стекла в окнах и крыша почти не текла. Наверное, потому что дом стоял на отшибе, не в городе - вот стекла и сохранились, а черепицу с крыши никто до сих пор не ободрал. Впрочем, дядюшка Пелагей и сам был не промах: даром что старый - а в темноте видит изумительно, слух - как у кошки, такого пойди за просто так обворуй. Дядюшка за долгую жизнь - а было ему шестьдесят три года - насмотрелся всякого, сделал большие запасы на туманное будущее, и был верен привычке в свободное время сидеть под тентом на крыльце и смотреть в разные стороны, смотреть каждый Божий день на близкое мрачное небо, слушать бесконечный дождь и ждать чего-то - а чего, он уже и сам позабыл... Дом дядюшка Пелагея стоял на пути бегущего Карпатия. И когда из промозглой серой мороси до него донеслись хлюпанье воды и чавканье кочек, дядюшка поднял голову и уверенно заключил: - Кто-то идет. - От долгого одиночества он уже давно приучился сам с собой вести беседы, временами принимавшие форму острых философских диспутов. - Кто-то непременно идет. - Дядюшка кряхтя поднялся, зашел в дом и взял оставленный у входа пулемет. Пулемет был старый, но в отличном состоянии: каждый день дядюшка тратил немалое время на чистку и проветривание всех своих запасов, в том числе и оружия. Все равно больше делать ему было нечего. Вооружившись, дядюшка снова уселся на прежнее место, достал из кармана старые очки в перевязанной в трех местах жгутиком оправе и водрузил их на нос, слегка похожий на банан. Потом чинно расправил бороду и стал вглядываться в дождик. Хлюпанье и чавканье приближалось и скоро дядюшка ясно различил фигуру с автоматом в руках. - Ежели он из этих, тогда мы его... того... - пробормотал себе под нос дядюшка Пелагей, шаря по пулемету в поисках затвора. - Стой! Кто идет! - неожиданно высоким голосом вдруг выкрикнул он. - Стой! Ить стрелять буду. - Это я. Карпатий, - сообщила фигура, совершила еще несколько прыжков и оказалась прямо перед Пелагеем. - А... И вправду ты. А что ты тут?.. Давно тебя не видел. Здоров будь, - успокаиваясь, произнес дядюшка. - Ты один? Проходи в дом. Они вошли во мрак дома, и дядюшка любовно задвинул одному ему известные запоры. Карпатий стоял молча, ожидая, пока Пелагей справится с этим несомненно важным делом, терпеливо дышал и слушал, как на невидимый пол стекает с него вода. Покончив с запорами, Пелагей зашелестел чем-то, и вдруг вспыхнул огонек - дядюшка зажег спичку, осторожно, как младенца, прикрывая ее рукой. - Пойдем, - и он двинулся вперед, в комнату, разгоняя темень легким пламенем в ладонях. Донес спичку до стола, что стоял в противоположном углу, и запалил там свечу. - А я и не знал, что ты... - начал было Карпатий. - Чего? Чего? Чего? - торопливо перебил его Пелагей. - Что ты видел? Ничего ты не видел. У меня и окна завешаны, закрыты. - За мной, между прочим, гонятся, - сообщил Карпатий и полез под одежду за окурком. - Как ты сказал? Гонятся? Кто?.. А, эти! - Дядюшка Пелагей не выказал особого беспокойства. - Эх, молодежь, молодежь... - Я свечку в городе жег, - признался Карпатий. Он отчаялся найти окурок: наверное, все же выронил на бегу. - Жег свечку в городе? Гм... - Старик вздрогнул и огладил бороду. - Гм... Вполне достойный поступок. На тебя донесли? Карпатий кивнул и сел на какой-то ящик. Ящик хрустнул, но выдержал. - Так, значит, за тобой гонятся, а ты - сюда, ко мне? Так-так. Вот, значит, как получатеся... - продолжал гладить бороду дядюшка Пелагей. Карпатий посмотрел на него долгим взглядом, хорошо различая в подвижном свете огарка на столе подвижное дядюшкино лицо - морщины, усы, бороду. Седой уже, старый. А думает... - Могу и уйти, - Карпатий поднялся и взял автомат. - Да уж куда, голубчик, ты уйдешь! - необыкновенно вовремя сказал дядюшка, потому что в дверь забарабанили чем-то металлическим и принялись пинать ее ногами. Карпатий и дядюшка переглянулись. - Дверь у меня дубовая, новенькая почти. Я ей неделю тому ремонт оказал основательный, - пояснил Пелагей. Потом ушел в темный угол и вернулся с каким-то тяжелым ящиком на колесиках. - Так я в окно? - предложил Карпатий. - Ну да. Чего придумал! - Дядюшка склонился над ящиком. - Так ты же тут не при чем. Тебя приплетут, а я не хочу. - Как, то есть, не при чем?! - выпрямился возмущенно Пелагией. - Да я, может... Да я, может, всю жизнь ждал! Стук в дверь принял глобальный характер. В нем почувствовалась организованность. Слышались даже какие-то неразборчивые приказания. Дядюшка тем временем сбросил крышку со своего ящика, развернул - и оказалось, что это прожектор, которых нигде даже в обломках давно уже не встречал Карпатий. Дядюшка с улыбкой взглянул на него и, подняв с полу пулемет, удобно пристроил его на столе - чтобы удобно было подхватить при надобности, а потом нагнулся к полу, ухватился за какое-то кольцо. - Ну-ка, подсоби... По скрипучей лестнице они спустились в погреб - сухой и теплый. Дядюшка снова зашуршал в темноте, отыскивая спичку, но что-то у него там не ладилось, не получалось, и мрак продолжал длиться. - Я, значит, всю жизнь сижу тут, перед домом, и жду... - бормотал он. - Жду, когда и по мою душу... - Наконец Пелагею удалось зажечь свечу, и ее неровный свет выхватил из темноты ряды сложенных у стен железных ящиков. - Видишь? - Вижу. - Это все я приготовил для такого, значит, случая. Когда они придут. Давай, бери... Карпатий вытаскал из погреба несколько железных ящиков, оказавшихся очень тяжелыми, а Пелагей тем временем соединял какие-то шнуры. Они присели, отдыхая и слушая, как стучат в дубовую дверь. Дядюшка Пелагей вытащил из кармана настоящую сигару, аккуратно разрезал ее маленьким ножичком пополам, и они прикурили от свечки. Курили молча, сосредоточенно. Потом дядюшка сказал: - Значит, так... Как они дверь сломают, мы по ним стрельнем. И зажжем эту штуку, - он указал на прожектор. - Небось, обалдеют. Они не любят света-то. Потом опять стрельнем. А когда стрелять будет нечем... Ну или если они меня того... Ты, сынок, тогда подожги, пожалуйста, вот этот шнур. Хоть спичками, вот они, держи, хоть от свечки. Неважно. Подожги. Шнур сгорит. И тогда все услышат гром. Карпатий согласно кивнул. 3 Кажется, не осталось в этом мире уголка, где не был бы слышен невесомый шорох капель ничтожной влаги, непрерывно сыпавшихся из недр низкого мягкого сумрака, звавшегося теперь небом, - жадно глотавшего звуки и дышавшего влажным смрадом испарений. Туман недвижимо лежал на городе, укутав остовы развалившихся домов, не давая просохнуть ни единой вещи, попавшей в его объятия. Дня уже, собственно, почти не осталось, а было лишь темно или очень темно. Мир медленно, но верно возвращался в первобытное свое состояние, когда вообще еще ничего не было, - то ли потому, что еще ничто не успело оформиться, выделиться из однородной массы вещества в индивидуальную законченность, то ли потому, что все когда-то бывшее уже успело снова стать ничем, потеряв форму. - Неужели мы никогда не увидим иной картины? - равнодушно спросил Карпатий Ли Хайма и Ли задергал слишком маленькой нижней челюстью, давясь слюной и не произнесенными словами. Слова были готовы сорваться с языка Ли Хайма, но язык, видно, утратил былую расторопность. - Зачем, зачем, зачем, скажи, видеть другу картину? - затараторил, наконец собравшись со словами, Ли Хайм, поднимаясь на кривые ноги, которыми заканчивалось снизу его длинное угловатое туловище. Весь Ли Хайм, казалось, состоял из одних углов и вообще выглядел так будто его однажды сильно испугали, и тут Ли на всю жизнь и перекосило - последовательно сверху вниз и слева направо. - Ты, скажи, помнишь, помнишь, как оно было когда-то? А? - Говорят, было небо... - задумчиво отвечал Карпатий, поковырялся с наслаждением в носу. - Голубое небо. - Карпатий сплюнул в темноту. - Ай, - сказала темнота радостным голосом. - Вы чего плюетесь? - Отстань, - лениво отмахнулся Карпатий. - Что, что это? - насторожился Ли Хайм. - Это я, - донесся ответ. Ли Хайм вытаращился на Карпатия и Карпатий удивленно вылупился на него в ответ. - Каждый день что-то новое появляется... - осторожно произнес Карпатий. Недалеко послышался глухой грохот - это во всем мрачнеющем день ото дня тумане рухнула, сползла на землю очередная стена очередного дома, рассыпалась на кирпичи. Кирпичи со временем искрошатся, сольются с лужами, и никто не сможет себе представить, что на этом самом месте стоял некогда вполне добротный дом, изделие рук человеческих, и радовал взоры правильными линиями карнизов. Никто не сможет вообразить потому, что воображать будет уже некому: стены простоят дольше людей. Ибо влажный туман дышит живым в лицо, и те, кто остался и помнит о дивных временах солнца и радости прикосновений друг другу, ныне крадучись пробираются вдоль оставшихся еще стен, ходят тихо и стерегут свои шаги. - Пойдем в дом, - предложил Ли Хайм, - не люблю, когда подслушивают. - По-моему, нас все время подслушивают, - отвечал Карпатий, поднимаясь с ящика, - мне иногда даже кажется, что кто-то смотрит мне в зад, когда я хожу по большой нужде. - Он двинулся к тому, что Ли Хайм называл домом: старой будке с одним окном и крышей, под которой не пока капало и где на полу лежал обширный мягкий предмет, от которого несло мокрой соломой. - Раньше здесь был полицейский пост. Так говорят, - сообщил Карпатий, оставив открытой дверь и усаживаясь на мягкое и пахучее. - Да? Кто-то еще помнит, еще помнит такие вещи? - удивился Ли Хайм, доставая откуда-то из темноты донельзя грязный бумажный сверток. От сырости бумага потеряла уже способность шуршать. - Знаешь, знаешь что, я заметил - тараканов уже не стало. Помнишь, они бегали, помнишь? Теперь ни одного. Куда, куда они делись? - Стали дождем. Все стало дождем, - отвечал Карпатий. Ли Хайм наконец справился с бумагой, и перед ними предстала роскошная трапеза: три неровно отрезанных ломтя эрзац-хлеба. - Ты угощайся, угощайся, - Ли Хайм бережно положил бумажку с хлебом между собой и Карпатием. - А ты смелый... - уважительно протянул Карпатий, поглядев на бумагу. - А что, что? Во что, скажи, заворачивать пищу? Во что, во что? У меня ничего нет, вот я и завернул... - Ты где взял этот элемент культуры? Ли Хайм засопел, протер глазки грязным рукавом и зашарил в подстилке. - Спички есть? - деловито спросил он. Карпатий вздрогнул. - Ли Хайм, ты со мной не шути. Меня ловят и вообще - я человек опасный для шуток. - Карпатий незаметно ощупал свисавший с плеча автомат. - Могу не так понять. - Да я не шучу, не шучу! - замахал руками Ли Хайм. - Правда, правда... Ты что! - А то... грохот слышал? Помнишь, как грохнуло? - Ну, слышал, слышал. Сквозь сон. И что, что? Грохнуло где-то что-то, подумаешь. Нам-то что? Чиркнула спичка, и в домике загорелся осторожный огонек. Кто-то тихо ахнул в конце улицы и быстро забухал по лужам прочь - туда, где темно и влажно, туда, где несоизмеримо спокойнее. И плеск шагов скоро поглотил мягкий туман. - Поставь на ящик, - посоветовал Карпатий, и Ли Хайм приладил свечу на доску. И тут из глубины будки рванулась какая-то неясная тень, чуть не сбив ящик и свечку: в круге слабого огонька оказалась жена Ли Хайма, толстая, низкорослая, но удивительно проворная женщина по имени Эмея. Огонек заколебался и потух. - Ну ты, ты! - в сердцах сказал ей Ли Хайм. - Вы-ы-ы! - зашипела по-гадючьему Эмея, - вы-ы-ы-ы... совсем с ума посходили?! Хайм, зачем тебе этот психованный?! - Из лохмотьев вынырнула рука и извилистый палец уставился гневно в Карпатия. - Это он, все он со своими спичками!.. Все он! - Эмее не хватало воздуха и слов, чтобы выразить все свои сложные мысли. При этом она старательно следила за тем, чтобы громкость ее голоса не превышала установленных пределов. - Хаймик, гони его! Гони! Не водись с ним, слышишь?.. Ли Хайм долго и сосредоточенно дышал в сторону, затем хрипло выдохнул, поднялся - теперь, когда глаза снова привыкли к темноте, он ясно видел Эмею, - и прицельно запустил в нее ящиком. Эмея проворно увернулась. Ящик грохнул о стенку. - Женщина!!! - яростным шепотом прорычал Ли Хайм. - Не мешай нам заниматься нашими делами! Пошла прочь отсюда! - Ну-ну... - сказала вдруг темнота над самым ухом Карпатия. Но в этом голосе не было ничего угрожающего, а наоборот - звучали скорее одобрительные нотки, и Ли Хайм, провалившийся было под землю, высунулся обратно, а недоверчивый Карпатий, прижавшись лопатками к стенке, снял автомат с предохранителя и, выставив перед собой, приготовился пальнуть в пространство. Наступила тишина, только слышно было, как в конце улицы замирают звучные всплески шагов стремглав несущейся прочь Эмеи. - Погоди, - вполне дружелюбно сказала темнота, от нее отделился изрядный кусок и материализовался в человека среднего роста. - Не стреляй, - попросил человек весело, шагнул в будку и уселся на пол, хотя его туда никто и не звал. Спокойно достал что-то из кармана - раздался легкий щелчок, и будка озарилась неровным светом огонька зажигалки; поднес огонек к еще дымившейся свечке. Пришелец оказался ухоженным розовощеким мужчиной средних лет с курчавыми, аккуратно подстриженными волосами, гладко выбритым, пахнущим одеколоном, чисто одетым, более того - он широко улыбался. - Ну и что? - спросил его издалека Карпатий, не отводя автомата. - А ничего, - отвечал пришелец и раскрыл для просушки имевшийся у него новенький зонт. Потом подмигнул торчавшему из земли изумленному Ли Хайму. - Вылазь, голубчик, пофилософствуем... Это у вас недавно грохнуло? Ли Хайм осторожно вылез и уселся в отдалении, готовый в любой момент снова провалиться сквозь землю. - А раньше тут был полицейский пост... - грустно сказал розовощекий, обводя взглядом убогую будку. - И было это не так, в сущности, давно. Я еще помню... Что вы тут у себя натворили? Где ваше солнце? - А ты что, оттуда? - спросил, опуская автомат, Карпатий. - Оттуда, оттуда, - подтвердил пришелец. - И как... там? - Ну как... да уж получше, чем здесь. Ли Хайм и Карпатий обдумывали сказанное минуты две. - Он из этих, я понял, - наконец, уверенно, с ожесточением сказал Карпатий и решительно передернул затвор. Розовощекий тип, не дожидаясь продолжения, взмахом руки затушил свечку и невероятным прыжком, прямо из положения сидя, выскочил из будки, сгинул во тьме. Будто его и не было. - Погоди, не шуми, зря... - остановил Ли Хайм Карпатия. Приятели некоторое время вглядывались в темноту, прислушивались. Все было тихо: ни шагов, ни плеска, ничего. Будто пришелец бросился в крепкий раствор кислоты и мгновенно растворился в ней - весь, без остатка. - А может, может, он и правда - оттуда? - спросил Ли Хайм неуверенно. - А ты что, думаешь, что там и правда что-то есть? - Он же сказал... - Ничего нет, - рубанул рукой воздух Карпатий. - Только свечи и спички. Да и тех все меньше и меньше. А еще есть эти. Которые меня ловят. И тебя будут ловить. И больше ничего нет... Ли, научи и меня проваливаться сквозь землю, это очень полезно в наше время. Ладно, Ли? Неспешно моросил бесконечный дождь. - А все-таки кое-кто слышал как грохнуло... - задумчиво произнес Карпатий, складывая брошенный незваным гостем зонтик. - Чего? - спросил Ли Хайм. - Ничего, - ответил Карпатий, и они наконец стали есть хлеб. СПб |
© И. Алимов, 2002
Любые материалы с настоящих страниц могут быть воспроизведены в любой форме и в любом другом издании только с разрешения правообладателей. |