Фантастике два раза повезло -
один раз в шестидесятых, а другой
раз на рубеже восьмидесятых -
девяностых. В тот момент повезло,
когда литература замешкалась и
замолчала на мгновение. А потом
всё понеслось - и фантастика разделит
судьбу КСП.

Один русский писатель, в частной беседе

Девяностые годы прошлого века были временем чрезвычайно любопытным: по их итогам в обзорный университетский курс "История русской словесности постсоветского периода" могут войти самые маргинальные писатели, коих прежде к большой литературе не подпускали на пушечный выстрел. При этом речь пойдет вовсе не о Владимире Сорокине и не о Баяне Ширянове (пусть их! пусть их!), но о литераторах, трудолюбиво вспахивающих ниву российской фантастики.

Из этого литературного захолустья в прошедшее десятилетие на просторы отечественной литературы выдвинулись тьмы и тьмы сочинителей, и публикация ими содеянного поставила под угрозу будущее сибирских лесов. Возглавляемые людьми не без способностей, передовые сочинительские отряды оказались в приграничье: вот наш берег, вот река, а за рекой лежит БолЛитра, и завтра мы отыщем брод...

Чрезвычайно сплоченные, фантасты ежегодно прирастают и приумножаются, потенцируя себя разнообразными премиями (присуждаемыми в узком, я бы даже сказала - узеньком кругу) и критическими статьями (написанными своими - для своих). Большая часть публикуемых текстов (не рискую назвать их книгами) находится за гранью читаемости и за пределами родной речи. Не русский, но русенький язычок. Не русский писатель, но русскоязычный текстовик. И тем не менее стартовый тираж самого завалящего фантастического романа начинается от 10 000 экземпляров, в ту пору как для интеллектуального романа тираж в те же 10 000 представляется очевидной удачей.

Подобный расклад можно привычно списать на неизбежный антагонизм умной и народной книги: есть литература для высоколобых и есть литература для простецов. С этим не поспоришь. Однако во все времена случались книги, которые прорывались в иные социальные страты, были успешны и востребованы большей частью читающего общества. И рождались эти книги как раз на стыке, на разломе, на границе или, как сейчас модно говорить, вне формата.

В девяностые годы фантастика оказалась в авангарде читательского интереса. Возникло ощущение, что все самое интересное происходит на этом берегу. Усилия литераторов с того берега читающую публику настораживали и печалили: бесконечное самовыражение, мертворожденные филологические экзерсисы, одни и те же игры в бисер, в смерть героя, в смерть автора и даже в смерть литературы. Между тем литература не может существовать сама по себе, как одно лишь причудливое и прихотливое сочетание букв, она должна быть нужна кому-то еще, помимо создателя, потому что смерть читателя - это последняя игра, в которую можно сыграть.

Мой интерес к фантастике начался с книг Вячеслава Рыбакова. Я прочла "Очаг на башне", "Дерни за веревочку" - и удивилась, почему это фантастика, из каких резонов? Потом я прочла Олдей - причудливых стилизаторов, перекраивающих мировую словесность на свой прихотливый вкус: вот вам Китай "по Олди", вот вам Япония "по Олди", вот вам арабский мир - в изложении Олди, и всюду, всюду - живое "вещество литературы"! Потом я прочитала Дяченок - и снова подумала, что фантастика - не более чем антураж для добротной психологической прозы. А когда мой племянник взахлеб читал Лукьяненко, я утащила у него пару книг, и радовалась, что может "собственных Платонов и быстрых разумов Невтонов" земля российская рождать, и думала, что Лукьяненко - аватара Дюма в нашем отечестве. Ну а филологические эскапады Михаила Успенского можно было назвать фантастикой только в угаре издательского позиционирования, так они были хороши в языковом отношении.

Так я прочитала, наверное, всю качественную фантастику прошлого десятилетия. И это действительно было интересно.

Однако литература - живой процесс. Серьезные сочинители тоже не лыком шиты и в смерть читателя играть не торопятся. Они пригляделись к тиражам и издателям - и опамятовались. В конце последнего десятилетия прошлого века вышло не так уж и мало качественных в литературном отношении книг, и многие из них оказались востребованы: не одним изданием выпущены "Кысь" Татьяны Толстой, "Укус ангела" Павла Крусанова, "Князь ветра" Леонида Юзефовича (я намеренно называю только те имена, которые были успешны коммерчески, хотя хороших романов и повестей было явно больше). Возникла новая форма продвижения умной книги - "литературный проект": это известные брэнды "Акунин" и "Хольм ван Зайчик". Книги очень недурные и мастерски сделанные, так что читатель не был обижен, купив детектив или альтернативную фантастику и лишь по прочтении обнаружив, что его опять нагрузили вечными вопросами: кто виноват, что делать и как нам обустроить Россию.

Следовало ожидать, что фантастика, разумеющая себя частью литературы as is, такоже явит наработанное мастерство, и это создаст новую конкурентную среду для авторов, работающих на фронтире.

Однако ничего подобного мы не наблюдаем - ни в массе, ни по отдельности. Что касается массы, я боюсь открывать книги, что стоят на полках книжных магазинов, - это клоповник, и жалею, что нет святой инквизиции, которая могла бы принудительно и весьма болезненно спросить иных тружеников пера: для чего ты сел за клавиатуру, зачем?!

Что касается так называемых мэтров, их последние книги, выдвинутые на местечковые премии, расхваленные местечковыми же критиками, удручают и заставляют сделать вывод: фантастика пыталась стать литературой, но в своем намерении - не преуспела.

Многажды номинированный и премированный роман С.Лукьяненко "Спектр" (М.: АСТ, 2002) - очевидная попытка играть на чужом поле, и попытка крайне неудачная. И дело даже не в том, что от Дюма не ждут того, чтобы он стал Диккенсом. Дело в том, что попытавшись по-умному сконструировать роман, Лукьяненко утратил живую интонацию рассказчика, которая отличала его лучшие книги. Вряд ли кто будет просчитывать, как отработан нехитрый прием "спектр" - 7 цветов радуги, 7 тонов музыки, 7 основных запахов стереохимической теории. Семерка как константа, определяющая объем человеческой памяти, и более того - общую идею вселенной. Можно многое понапридумывать, но зачем? Если нехитрый прием "Юный конструктор" не сработал?

Другой номинант всевозможных премий - роман М.Успенского "Белый хрен в конопляном поле" (М.: ЭКСМО-Пресс, 2002) - настолько натужный, что запах трудового пота стоит над каждой страницей. Перед нами снова конструкт с претензией на концептуальность. И читатель, тот самый читатель, который убежал от суриозного Бондарева, Абрамова, Распутина, Астафьева, начинает недоумевать: чем и зачем его грузят, потому что грузят очевидно и настойчиво?..

Новейший роман Г. Л.Олди "Шутиха" (М.: ЭКСМО-Пресс, 2003) читать без слез просто невозможно: авторы перехитрили самих себя. Они писали роман-концепт, где все со всем перекликается, одна глава подмигивает другой, по тексту ходят третьи лица и говорят от имени автора, хотя заявлено, что они говорят от себя лично. Иными словами, "роза кивает на девушку, девушка кивает на розу, никто не хочет быть самим собой" (О.Мандельштам).

Можно ли признать все эти попытки удачными? Навряд ли. Успешные и не боящиеся экспериментов авторы пытаются идти в отрыв от массы, предполагая, что читательский интерес они удержат в любом случае и в любой ситуации. Однако эксперименты не оправдывают себя. И в первую очередь потому, что фантасты хотят выйти из формата, не работая с языком. Лично мне это представляется невозможным.

Русской фантастике повезло в девяностые: она опробовала на отечественной почве все известные форматы жанра: космооперу, фэнтези, альтернативную историю и т. д. и т. п. И поскольку в жанр пришли люди талантливые, результаты в содержательном отношении обнадеживали. Но... можно написать один роман про магов, два, три, сто... - первые, буде таких романов раньше не было, прочтут многие, сотый - только фанаты. И вот наша фантастика споткнулась на том же камне, что и наша серьезная литература: как удержать читательский интерес? Что для этого нужно?

Я полагаю, что в первую очередь - работа с языком. Только это может обеспечить прорывы - на тот берег.

Старинное изречение "Стиль - это человек" (Жорж Бюффон, XVIII в.) относится к человеку вообще, но для писателя оно должно быть определяющим. Вне стиля, вне своего слога, вне собственной речевой манеры писателя нет, есть русскоязычный текстовик.

Чем отличаются в языковом отношении Сергей Лукьяненко и Ник Перумов? Один пишет авантюрно-фантастические романы, другой сочиняет саги про магов. Что отличает Александра Громова от Владимира Васильева? Один пишет социальную фантастику, другой - космические боевики. Что выделяет тиражного чемпиона Василия Головачева? Русский как неродной... Многих известных авторов можно поменять местами, и никто ничего не заметит. А ведь это лучшие!..

Образцом изящной стилистики в массовой фантастике служат школьные правила - не допусти повторов, сделай так, чтобы подлежащее сочеталось со сказуемым, проверь управление глаголов, правильно склоняй и спрягай... Пределом мастерства для большей части пишущих в жанре является обыкновенное чистописание, точнее - гладкопись, а своеобразие авторской манеры почитается извращением и предательством жанра. Требуется не искусство и не мастерство, но мастеровитость, набитая рука и соблюдение простейших стилистических правил.

С каждой новой книгой фантастика все больше сдает позиции, возвращаясь в свое привычное захолустье.

© Маша Звездецкая, 2003
© "Книжное обозрение", 2003