клуб - свет харизмы - хп алимов - hp бурносов - заседания - фоты - чаво - харписня - форум

Эта книга – белорусское фэнтези.

Собственно, само по себе такое определение может вызвать у некоторых читателей непреодолимое желание скорчить скучающую гримасу и отодвинуть симпатичный синий томик (издательство ЭКСМО, серия "Миры Ника Перумова") куда-нибудь подальше.

Стереотипы, знаете ли, живучи.

"Однажды белорусский джентльмен..." Га-га-га! Первое место на конкурсе анекдотов!

Тем не менее, дамы и господа, перед нами – белорусское фэнтези.

Уже лет десять тому Анджей Сапковский в своем блестящем эссе "Пируг, или Нет золота в Серых горах" показал всю несостоятельность исконно-посконной славянской фэнтези, чуждой англосаксонскому мифу об Артуре и прочим кельтским архетипам. Правда, сам пан Анджей сотворил в итоге очень своеобразный фэнтезийный мир, в котором мотивы славянских легенд искусно переплетаются с элементами артурианы, но его цикл о Геральте – то самое исключение, которое лишь подтверждает правило. К тому же назвать "Ведьмака" польской фэнтези как-то даже язык не поворачивается – скорее уж, это такой космополитичный фэнтезийный постмодернизм.

Мне кажется, что Сергей Булыга написал роман "Чужая корона" явно в пику пану Анджею. Как доказательство того, что белорусская (или, если угодно, польско-белорусско-литовская) фэнтези имеет такое же право на существование, как и англосаксонская.

Несмотря на некоторую оксюморонность самого термина "белорусская фэнтези", роман Сергея Булыги возник не на пустом месте. У него есть предшественники – и не только в польской литературе, влияние которой на Булыгу слишком очевидно, чтобы делать это предметом обсуждения – но и в родной белорусской. Я имею в виду прежде всего "готические романы" классика белорусской литературы Владимира Короткевича "Дикая охота короля Стаха" и "Черный замок Ольшанский".

Есть какая-то грустная ирония в том, что Короткевич, величайший романтик из всех белорусских писателей двадцатого века, был вынужден придумывать жутким демонам своих книг вполне материалистические объяснения. Дикая Охота становилась у него бандой шляхетских экстремистов, чем-то вроде полесского ку-клукс-клана, а "грозные тени ночные", охраняющие сокровища Черного Замка, оборачивались банальными уголовниками, выполняющими заказ последнего князя из рода Ольшанских. А Сергей Булыга, скептик и реалист (судя по манере письма), не смущаясь, вводит в повествование трехголовых чудовищ размером с башню и вообще вертит пространством-временем с непринужденностью циркового жонглера. Однако источник вдохновения и у Короткевича, и у Булыги один – это унылые торфяные болота Белоруссии, ее непроходимые леса и мрачные, исполненные безысходности, легенды обитателей этих забытых Богом, неизвестно кому принадлежащих земель

Действие "Чужой короны" происходит в некоей неназванной стране "на самом краю цивилизованного мира", но мало-мальски знакомый с историей человек легко расшифрует топонимы, разбросанные по тексту. Река Харонус, по которой можно дойти до моря – Днепр, зловещее царство Тартар – несомненно, Россия, Златоградье – Стамбул и т.д. и т.п. Если нанести эти маркеры на карту эти маркеры, нетрудно установить местонахождение неназванной страны – и будет это Белоруссия. В основном ее юго-западная часть, включающая в себя печально известную на постсоветском пространстве Беловежскую пущу и полесские болота.

Собственно, в пуще и на болотах и происходит большая часть действия романа.

Это накладывает некоторый отпечаток на книгу в целом. Атмосфера, в которую погружается ее читатель, сродни хмурому осеннему дню – герои неспешно (то-есть иногда они спешат, но выходит все равно неспешно) перемещаются через пущу, пересекают болота ("дрыгву" на местном наречии), проводят некоторое время в небольших поселениях среди лесов и возвращаются в пущу же. По пуще иногда плавают на лодках (в период весеннего разлива вод), но чаще все-таки ходят пешком. Из-за чрезвычайно однообразных декораций роман кажется слегка занудным. Впрочем, в нем есть главы, переносящие читателя и в другие места – в стольный град Глебск, например, или в далекое Златоградье. Эти главы оживляют картину, но, к сожалению, их немного. Кроме того, композиционно роман не так чтобы очень прост – повествование ведется от лица шестерых персонажей, которые попеременно рассказывают свою часть истории. Истории эти порой разворачиваются параллельно, порой следуют друг за другом, порой пересекаются – в общем, "следите за согласованием времен", как говорилось во вступительных титрах к фильму "Игла".

Персонажи, надо сказать, выписаны качественно, местами даже сочно, и друг от друга вполне отличаются. Перечислим их: землекоп Демьян Грабарь по прозвищу Один-за-Четверых, неподкупный судья Галигор Стремка, библиотекарь Сцяпан Слепой, Великий князь Борис, шляхтич Юзаф Задроба и князь Юрий Зыбчицкий. Все они так или иначе вовлечены в противостояние с некоей таинственной силой, активно вмешивающейся в судьбы болотного края. Сила эта – седьмой и самый главный герой романа. Зовут его (если это он; из текста не совсем ясно, одно ли это существо) Цмок.

С одной стороны, Цмок – это белорусская (старобелорусская, насколько я понимаю; в современном белорусском его имя звучало бы скорее как Чмок, но это добавило бы истории Булыги неуместного комизма) форма известного в Европе драконьего прозвища – Смок (Смог, Смоуг, хау ду ю ду, мастер Бэггинс). С другой стороны, Цмок - это своеобразная "персонификация всеобщего злого начала", водившаяся в первобытном океане. Некогда он поднял дно океана и сделал его сушей, но суша вышла сыроватая и кривоватая – так появился болотный край. Понятно, что для обитателей болотного края Цмок являлся своего рода демиургом – в отличие от остальных земель, которые создал Бог, эта, болотная, изначально была "цмокова". Вот этот то ли Люцифер, то ли Левиафан и играет с героями "Чужой короны" в свои странные, одному ему понятные игры.

Со стороны людей игры эти довольно однообразны – почти все персонажи Булыги пытаются тем или иным способом Цмока убить. Старый князь Зыбчицкий устраивает на него загонные охоты, его сын стреляет в Цмока из новомодного аркебуза, землекоп Демьян пытается разрубить одно из воплощений Цмока заговоренной лопатой, судья Галигор, самый спокойный и рассудительный из всех, тоже лезет в Цмокову нору со вполне определенными намерениями и саблей наголо, что же до Великого князя, то он просто объявляет чудовищу войну... Что же касается Цмока, то он играет изобретательно. То путем умелых манипуляций превращает мирного хлопа Демьяна в вожака народного бунта, то заманивает в западню самого Великого князя, то вызволяет из многолетнего заточения заложника златоградского паши пана Юрия... Не очень понятно, чего он хочет добиться в результате этой игры – время от времени у читателя создается впечатление, что Цмок похож на шахматиста, играющего с самим собой. Возможно, правда, что он просто проверяет людишек на вшивость – и, надо сказать, людишки по большей части оказываются-таки вшивы. Даже лучшие из них.

Сергей Булыга счастливо избежал соблазна поделить своих героев на хороших и плохих парней. Каждый из них – живой человек со своими слабостями. Разумеется, читатель волен выбирать себе среди персонажей "Чужой короны" любимцев – тем горше будет его разочарование, когда ближе к финалу герои начнут активно истреблять друг друга. Победителей не будет – даже князь Юрий Зыбчицкий, уничтожив Цмока с помощью дружины варяжских наемников, не избежит расплаты. Да и то сказать – был ли по-настоящему повержен Цмок? Или погибло лишь одно из его воплощений, древний зверь динозаврус? Автор оставляет эти вопросы без ответа – и правильно делает.

С моей точки зрения, Сергею Булыге удалось создать неформатное этнографическое фэнтези. Он вполне сознательно сделал местом действия своего романа некий медвежий угол славянского мира – именно в таких углах порой продолжает жить волшебство древних времен. И, хотя магии как таковой в романе Булыги практически нет, я бы рискнул назвать стиль, в котором написана "Чужая корона", магическим реализмом по-белорусски.

Текст романа утыкан очаровательными белорусизмами, как сдобная булка изюмом. Часть их носит вполне простонародное происхождение: "я радая", "на лусточку хлеба", "хованки", другие уходят корнями в героическую шляхетскую историю – "маёнтак", "сгода", "палац" и т.д. Читателю, привыкшему к гладким стерильным фэнтези-текстам, может показаться, что они лишь усложняют восприятие романа, но человек, хотя бы отчасти знакомый с культурой северо-западного края, наверняка порадуется им, как старым друзьям. В то же время стилизация не до конца удалась Булыге: проскальзывающие в тексте слова вроде: "патологический", "сконцентрированы" и т.д. разрушают зыбкую фата-моргану старинной речи. Да и набор белорусизмов, находящихся в его распоряжении, далеко небезграничен, поэтому одни и те же экзотические термины могут употребляться в пределах одной главы куда чаще, чем нужно. Тем не менее, язык – одна из самых сильных сторон дарования Булыги. Этого нельзя сказать об искусстве выстаривать сюжет, потому что отдельные фрагменты историй главных персонажей складываются в объемную и весьма красочную картину, но сюжет как таковой не возникает в книге вплоть до финала. Впрочем, было бы некорректно отказывать автору в умении строить крепкий сюжет на основании только одного романа. Вполне возможно, что "Чужая корона" изначально задумывалась, как произведение, в котором сюжет не играет доминирующей роли.

Возможно, выход романа в серии "Миры Ника Перумова" - концептуальная ошибка издателя. Сергею Булыге больше подошла бы солидная мейнстримовская серия, вроде амфоровского "Нового Века", где он прекрасно смотрелся бы рядом с какой-нибудь "Литумой в Андах" Варгаса Льосы. Но дело уже сделано, и остается лишь надеяться, что наш фэнтези-читатель на примере "Чужой короны" увидит, какой может быть фэнтези. Какой – в данном случае не означает "плохой", "хорошей" или "великолепной". Фэнтези Сергея Булыги – просто другая (не будем тревожить слово "иной"). И в этом качестве она, как минимум, интересна.

В общем, собрался я в Европу. Не только собрался, но и попал прямо в нее. Провел в ней две недели – как говорится, от звонка до звонка.

доктор врач писатель Плеханов на фоне Европы

"Эка невидаль, – скажете вы, – мы и так каждый день бываем в Европе – в Москве, к примеру, или в Петербурге, или в каком-нибудь Нижнем Новгороде. Мы, собственно говоря, прямо в Европе и живем". Нет, скажу я вам, это была другая Европа – Голландия, Германия, Бельгия, Франция и Люксембург. Я прошел по ней – галопом, рысью, иноходью, а чаще всего – просто пешком. До того, как я побывал в этих местах, я почему-то думал, что там приблизительно то же самое, что у нас, в России. То есть там цивилизация и рыночное пространство – захотел ночью водки, вышел и немедленно купил, и еще немедленнее выпил. Оказалось, что все не так, господа. Все там оказалось по-другому. Иногда – прямо как на другой планете.

Но об этом позже. Начну с начала. Точнее – с истории. Не думайте, что это будет история Западной Европы – нет, не дождетесь. Это будет моя личная история – печальная, трагическая, и даже душераздирающая. Году эдак в девяносто восьмом я уже пытался попасть в Германию, более того, был уверен, что я уже практически там. А меня взяли и не пустили. Кто не пустил? Немцы, кто же еще, они это умеют – не пускать. С тех пор я затаил на немцев злобу. Ну сами подумайте, как не затаить? Только представьте: январь, канун моего дня рождения, документы все оформлены и поданы в посольство, билеты туда и обратно куплены (причем повезло, по счастливому розыгрышу достались happy tickets в полцены), дети пристроены к бабушкам, внеурочный отпуск на работе выбит с неимоверными трудами, и все в больнице знают, что подлый везунчик Плеханов едет с женой на две недельки в Германию-Голландию с частным визитом. Накануне отлета приходят паспорта из Москвы. У жены стоит виза – типа, добро пожаловать. У меня – отказ. Хрен, мол, вам, херр Плеханофф.

Дальше была далеко не немая сцена. Голландцы, к которым мы ехали через Германию, засуетились и забегали, начали звонить в немецкое посольство в Москве: "Что за херрня, коллеги, почему вы отказали добрейшему доктору Плеханову?" Как выяснилось, из-за того и отказали, что доктор, а виза, оказывается, была какая-то целевая, только для экономистов. Но голландцы (наши люди!) надавили на немев, застыдили их, те сдались, пообещали, что срочно дадут мне визу через две недели. Я гордо отказался, потому что получалось, что в этом случае мы с милой женушкой были бы как журавль и цапля – она туда, а я сюда. Я был уверен, что без проблем съезжу в Голландию спустя некоторое время. Как я ошибался... Через полгода с небольшим шарахнул дефолт, доллар подорожал в пять раз, издали мою первую книжку, оказалось, что я стал практически писателем, близилась к завершению моя кандидатская диссертация, и мне стало вовсе не до Голландии.

В общем, вот вам окончание грустной истории: жена (зовут ее Анюта) улетела в Европы одна, деньги за мои билеты не вернули (потому что не положено – аэрофлотовский happy ticket). Веселые картинки: мой день рождения, я сижу на кухне один, пью водку из горла, и тихо вою на луну. На улице как обычно – минус двадцать восемь. В Голландии как обычно – плюс пятнадцать. Я знаю об этом из телевизионной сводки погоды.

"Он сидел и горько плакал" (с) Шота Руставели. "Витязь в тигровой шкуре".

Тогда я поклялся, что когда-нибудь обязательно попаду в Голландию, в город Ситтард, перейду границу с Германией пешком, и помочусь на первое же попавшееся дерево. Я приобрел стойкий душевный комплекс, господа. Я твердо верил, что, как только пописаю на первый попавшийся немецкий тополь (или секвойю, или, к примеру, баобаб... кто знает, что у них там в Германии растет?), меня сразу же отпустит, и я снова почувствую себя человеком не третьего сорта.

Я избыл свой комплекс только через шесть лет. 17 ноября 2004 года я вышел из города Ситтард и быстрым шагом направился к границе Германии. Буквально через полчаса я достиг оной границы, отмеченной только зарослями кустов и небольшой канавой. Угадайте, что я сделал? Не угадали, именно этого я и не сделал. Вместо меня поработал Тетли, пес моего голландского приятеля Кретьена. Тетли поднял заднюю правую ногу и оросил несколько квадратных сантиметров германской территории. Я счастливо вздохнул и понял, что наконец-то нахожусь на месте.

Теперь представлю вам троих, сопровождавших меня при сем знаменательном акте. Эти люди и нелюди будут играть важную роль в моих путевых заметках... впрочем, так же, как играют важную роль в моей непутевой жизни.

Первая – моя жена Анюта. Она же – Анна Ф. Плеханова, доктор экономических наук, профессор, зав. кафедрой чего-то там (ну, предположим, кафедрой Управления финансами предприятий). Несмотря на столь страшные титулы, способные испугать любого нормального человека до икоты, моя Анютка – очень милая и славная, и за это я ее люблю. Такой вот я странный. Причем, смею заметить, Анютку любит большинство людей, встречающихся ей в жизни. Такие вот они странные.

Второй – Кретьен Стретманс, наш человек в Голландии, один из моих самых близких друзей в этом забавном мире. Роста в Кретьенчике под два метра, возраста – под пятьдесят, веса... Ну, скажем, не так уж в нем и много веса, особенно если учесть, что живет он в стране, настолько склонной к обжорству. Кретьен обладает развитыми челюстями, делающими его похожим одновременно на гигантского шимпанзе, на певца Бьорна Ульвеуса, и на среднестатистического голландца. Обе челюсти покрыты бородой и усами средней длины, пегой русо-седой масти. Несмотря на то, что за всю свою жизнь Кретьен овладел не более чем тридцатью русскими словами, он очень тяготеет к России, и особенно к лучшей в России семейной ячейке – то есть к нам, Плехановым. Кретьенчик посещает Рашу три-четыре раза в год, хотя, будь его воля, делал бы это в два раза чаще. Он давно приглашал нас в свою двухэтажную избушку из желтого кирпича, и вот наконец это получилось.

Третий – Тетли, пес Кретьена, чрезвычайно оптимистическое существо черно-белого окраса. Назван так в честь марки английского эля «Tettley». Очень любит бегать, играть и радоваться жизни.

Тетли во внутреннем дворике дома Кретьена

Немного о городе Ситтард: есть в Нидерландах такая провинция – Южный Лимбург, она прилеплена к Нидерландам снизу, с юга, в виде аппендикса, и находится аккурат между Германией на востоке и Бельгией на западе. В самой тонкой части аппендикса расположен город Ситтард. Как мы ходили пешком в Германию, я уже рассказывал, до Бельгии же было гораздо дальше – километров десять. В Ситтарде находится Институт Экономики, в котором преподает Кретьен. В институте учится много иностранцев, когда-то там проходила стажировку моя жена... собственно, с этого и началось наше знакомство с Кретьеном.

доктор врач писатель Плеханов на Рыночной площади Ситтарда

Из-за такого географического положения мы бывали в Германии или Бельгии каждый день – даже для того, чтобы попасть в другую часть Нидерландов, нам приходилось пересекать границу. Хотя, честно говоря, никаких границ там нет. Половина деревни может быть расположена в одной стране, а вторая половина – в другой. И говорят там на всех языках сразу... на всех, кроме русского. «Чурки нерусские» – так мы называли местных. А в самом деле, чего они? На четырех языках шпрехают с детства, а до русского так и не доросли.

Сразу скажу о деревнях. Все они выглядят как города, разве что размером поменьше – пара длинных улиц, застроенных двухэтажными домами из кирпича – неровного, современного, но сделанного под старину. Отличительная особенность домов в деревне: в середине их стоят высокие полукруглые ворота, обычно закрытые наглухо. Но если ворота открыты, можно зайти в них и обнаружить, что дом представляет собой большой прямоугольник, внутри которого – двор, мощенный булыжником. Ворота предназначены для въезда тракторов и прочей сельхозтехники.

деревня со стороны мощеного булыжником двора

Да-да, господа, жили мы в сельской местности, и каждый день, проезжая по дорогам, видели бесконечные аккуратные поля с кукурузой, пшеницей, свеклой, капустой, морквой и прочими дарами природы. Поля объезжали фермеры на лошадях. Также неоднократно приходилось наблюдать стада коров и овец. И те и другие выглядели ухоженно и аппетитно – настолько, что хотелось их немедленно съесть.

Вопрос к голландскому радио: как определить, что ты пересек границу Нидерландов и оказался в Бельгии? Ответ: коровы стали красивее, чем женщины.

Мне хотелось бы рассказать о Голландии, Бельгии и Германии. В них много общего – во всяком случае, с точки зрения случайно забредшего русского. Но тут возникает проблема – как-то не хочется каждый раз писать названия всех трех стран. Есть такое словечко – Бенилюкс, означает оно Бельгию, Нидерланды и Люксембург, взятые вместе и воедино. Мне приходилось бывать в Люксембурге, и я обнаружил, что он совсем не похож на Голландию и Бельгию – скорее, на ухудшенную версию Франции. А вот Германия – похожа. Поэтому я придумал собственное словечко – Бенигер. Его и буду употреблять. Оно означает те части Бельгии, Нидерландов и Германии, в которых мне довелось побывать. За остальные части не ручаюсь, может быть, там все по-другому, и действительно растут баобабы.

Итак, мы прилетели в аэропорт немецкого города Дюссельдорфа, нас подхватил Кретьен, посадил в машину и повез к себе домой, в нидерландскую страну Голландию. Про дороги рассказывать не буду. Хорошие там дороги. Вы не раз видели их в кино про Европу... уверяю вас, если вы не были за пределами России, то ни разу не наблюдали такие из окна своего автомобиля, даже на МКАД. Говорю вам как водитель с многолетним стажем.

Далее мы добрались до Ситтарда, что заняло немногим менее часа. Первое, что бросилось в глаза еще из окна автомобиля: чистота и порядок – неземные, просто-таки патологические. Это что-то, господа. Кроме Бенигера, мне приходилось бывать еще в девяти странах, но нигде я не видел такого. Нет смысла описывать бенигерскую чистоту, также трудно составить о ней представление по фотографиям. Нужно пройтись по этому собственными ножками, увидеть собственными глазками, и тогда все станет ясно.

Кстати, в дальнейшем чистота на улицах доставляла мне немалые проблемы. Да, окурков на мостовой нет, но вот и урны встречаются не то чтобы часто. Вопрос: куда девать собственные окурки? Я таскал их зажатыми в пальцах по полчаса, пока не придумал адекватное решение. На тротуарах часто стоят пустые столики с пустыми пепельницами – в ожидании посетителей. Так вот, именно в эти пепельницы я аккуратно укладывал личные окурки и прочий бытовой мусор. Когда официанты освобождали эти пепельницы от побочных продуктов моей жизнедеятельности, они, несомненно, получали удовольствие при мысли о том, что кто-то хранит порядок в их родном городе.

Дом Кретьена описывать также не буду (так, вскользь: на первом этаже – прихожая, просторная гостиная, большая кухня-столовая, туалет-ванная, рабочая студия и половинка гаража; на втором этаже – туалет-ванная, три спальных комнаты и больше ничего интересного). Нормальный такой домик, в самый раз для одинокого мужчины. Если бы я жил в Нидерландах, то завел бы себе точно такой же – небольшой, но со вкусом.

дом Кретьена

доктор писатель врач Плеханов и Кретьен С. в домашнем рабочем кабинете

Вот так оно и было. Мы приехали в Ситтард, потом произошел акт демаркации нидерландско-германской границы, описанный мною выше. А после мы вернулись в избушку Кретьена и начали пить водку.

О водке – особый разговор. Я видел ее в Голландии собственными глазами. Более того – я лично туда ее и привез. В магазинах же Ситтарда мне не приходилось видеть ничего крепче восемнадцати градусов.

Водка, виски, бренди и прочие тяжелые жидкости в изобилии стоят в барах – приходи и пей. Цены, правда, не то что впечатляют, а просто-таки отбивают интерес к жизни. Также можно купить крепкие напитки в больших городах – к примеру, в Париже мы приобрели бутылку «Флагмана» всего лишь за 7 (!) евро, и это было дешево. Но ведь это не правило для всей Европы, господа. К примеру, в той же Испании крепкого бухла – навалом в любом супермаркете. Русская водка там тоже стоит дорого, но я без проблем приобретал литровую бутылку неплохого местного рома за 1 доллар, и был более чем доволен.

К тому же, ночью в Бенигере за спиртным не пойдешь. Не пойдешь и вечером, потому что после 18 нуль-нуль все продовольственные магазины закрываются. Еще хуже: они не работают в субботу и воскресенье! Караул! Хочешь вмазать и пожрать – иди в бар или в ресторан. Что мы и делали постоянно, благодаря доброте и кошельку Кретьена. Хотя, казалось бы – почему не открыть хоть один скромный круглосуточный магазинчик в городе? Он имел бы хороший навар, клянусь. Нет, не откроют. Потому что приличным людям вечером надо отдыхать и не беспокоить других приличных людей.

Можно сказать, что это их, бенигерийцев, проблемы. На самом деле это проблемы русских, попавших в Европы. Потому что бенигерийцев вполне устраивает то, как они живут. А нас их житье не устраивает. Мы хотим крепких напитков, и немедленно, и побольше. И чтоб можно было побежать в киоск и догнаться. И поэтому мы с облегчением возвращаемся домой, в Россию, и выходим ночью в киоск, и догоняемся, и с ностальгией вспоминаем Европы – как там было мило и чистенько, и никто не валялся пьяным на улице и в подъезде, в луже собственной урины.

Впрочем, господа, если среди вас есть непьющие, или хотя бы просто не алкоголики, езжайте в Бенигер, и вам там понравится буквально все. Гарантирую.

Это было о плохом. Теперь продолжу о хорошем.

О чем бы хорошем продолжить? А, вот, к примеру, о пиве. В Бенигере есть хорошее пиво. Местный народ употребляет в основном его – может быть, именно поэтому нисколько не тоскует о водке. Только не подумайте, что хорошее бенигерское пиво – это Хайнекен, Бавария, Стелла Артуа, Будвайзер, Ловенбрау, Варштайнер и прочие известные по всему миру коммерческие бренды. Когда я потреблял вышеперечисленные сорта в России, то всегда диву давался, какая это дрянь – ненамного лучше нашего, к примеру, Ярпива. Думал, что плохи они потому, что сварены в России. Не тут-то было – в Бенигере они точно такие же: стандартный lager или pilsener низового брожения, без души и выдумки – в разливном виде переносимы, в банках и бутылках не вызывают никаких чувств, кроме изжоги.

В общем, господа, вы понимаете, что время в Европах я провел не зря. Я не просто рыскал в поисках вкусных сортов пива – каждый вечер, перед отходом ко сну, часиков эдак в 4-5 после полуночи, я нырял в Big Encyclopedia Of Vines And Spirits, чудесным образом обнаружившуюся у Кретьена на книжной полке, и кропотливо изучал, что такое я сегодня испробовал. Выяснились интересные факты. Почти все виды пива, понравившиеся мне, были архаичного верхового брожения, то есть, по классификации той же энциклопедии – крепкие или обычные эли. Не буду утомлять вас названиями (La Chouffee, Kasteel, Brand Imperator, De Koninck, Chimay, Het Elfde Gebod, Belle-Vue Kriek и ты ды), отмечу лишь вкратце, что особый мой интерес вызвали трапписты – необычайно вкусные сорта аббатского пива. Право производить трапписты имеют лишь четыре аббатства в Бельгии и одно – в Голландии. Будете в Бенигере – попробуйте, и поймете, и непременно согласитесь со мной.

Само собой, все действительно хорошее пиво стоило очень недешево. Но оно того стоило.

доктор писатель врач и ПИВО

Я вовсе не хочу сказать, что хорошее пиво существует только там, а в России не варится. Вовсе нет. Во-первых, я патриот. Во-вторых, на страницах этого очерка недостаточно места для обсуждения хорошего русского пива. В-третьих, предложения рассматриваются. Если производитель какого-нибудь действительно хорошего российского пива (а такие есть) захочет провести со мной деловые переговоры, то я открыт для общения. Еще более приветствуются производители хорошего украинского портвейна, возможна оплата продукцией. Хотя... о чем это я, о чем? Кажется, я увлекся.

Тяпнем портвешку и вернемся к нашим бенигерцам.

Когда идешь по небольшим городам Голландии, вдоль двух-трехэтажных домов, выстроенных из серого, коричнево-бурого или буро-желтого кирпича, то хочется остановиться у каждого из них, и долго разглядывать их, разинув рот. Дома красивы, но, в сущности, они достаточно однотипны – либо старина, либо современность, выполненная под старину. В Амстердаме все по-другому, но бог с ним, с Амстердамом, о нем будет позже. Так вот, о небольших городках – Ситтарде, Хелейене, Маастрихте, Хеерлене и им подобным: у каждой входной двери – небольшой садик, точнее, открытое пространство, засаженное чем-то невообразимым. Голландцы помешаны на растениях, они любят их всем сердцем, а растения, похоже, всем сердцем любят голландцев. Поэтому то, что получается в результате их обоюдной любви, радует глаз и душу. Не раз, выйдя ранним утром (часиков этак в одиннадцать), я наблюдал, как хозяева дома подстригают листочки и веточки на скульптурах, выполненных из кустов, выпалывают лишние травинки, и, стоя на коленях, моют щеткой плитки тротуара перед домом. При этом, замечу, ни у кого из местных прохожих не возникает желания наложить кучу дерьма в гранитный фонтан, нарвать охапку чужих цветов или спереть бронзовую скульптуру (что, согласитесь, так естественно). Через неделю хождения по Нидерландам просто подпрыгиваешь от радости, когда видишь недостаточно аккуратно подстриженное деревце или кучку мусора диаметром в десять сантиметров, и сразу хватаешься за фотоаппарат – и у них, и у них бывают безобразия!

обычный голландский садик

Ура! Бардак в нидерландском королевстве!

Со свойственным мне любопытством я не раз интересовался, каким образом тропические с виду растения выживают в условиях суровой нидерландской зимы. В результате узнал, что:

а) все растения адаптированные, подвергшиеся многолетней селекции и неестественному отбору;

бэ) в самую суровую нидерландскую зиму температура всего лишь пару раз опускается ниже нуля;

вэ) если совсем холодно, к примеру, ниже плюс пяти, растения покрывают специальной пленкой.

На этом я прекращаю писать первую часть своих географических заметок. Как говорится, to be continued. В части второй вы узнаете, в честь какого мертвого тела выстроен собор в Аахене, как курят хаш в Амстердаме, кто имеет право называться французским инвалидом, как выглядит Париж с высоты птичьего помета, сколько стоит посетить туалет в Люксембурге и сожрать сэндвич на Монмартре, и многое другое, не менее увлекательное и полезное.

До скорой встречи, дорогие читатели!

Искренне ваш,
Доктор врач Плеханов