В самое ближайшее время свет должна увидеть первая книжка из трилогии "Числа и знаки", принадлежащей крайне талантливому перу харизматического писателя Джаббы Ю. Бурносова. Книжка, как уже всем ведомо, называется "Два квадрата" и обложку ее можно видеть слева (к сожалению, изображение упречное: на нем нет и следа выборочного лакирования и тому подобных прелестей), а полностраничные иллюстрации к "Двум квадратам" каждый, кто этого еще не сделал, может посозерцать тут. Редакторское предисловие гласит:

Странные приступают времена: в наисовременной литературе все чаще является нам средневековая словесность. Автор новейшего времени - тот же средневековый книжник, коий создает новое сочинение на остове старых, опираясь на предшественников, ими окормляясь и в них черпая вдохновение. Ибо всякий новый текст - вариация Текста вообще, и без цитат и вне предшествующей письменной традиции - не существует.

Цитата есть необходимый авторитет, прямое доказательство; иерархия цитируемых текстов закреплена веками писательской практики: Священное Писание, Священное Предание - и далее по умалении благодати.

Цитата есть первейший помощник, к коему взывают в духовной борьбе, или же настоятельный враг, которого нужно победить, если вдруг цитуется вредное учение или ведется словесная пря с мыслию еретической.

Цитата есть несущий костяк, вкруг которого нарастает живая плоть нового сочинения.

Однако не стоит отказывать средневековому книжнику в самостоятельности и отсутствии авторского начала, ибо самый принцип компиляции - что и с чем соединяется - как ничто другое отражает личность автора. Не новизна формы, но новизна идей. Не новое содержание, но новые акценты в нем. Медленное, подкрепляемое костылями цитат движение вперед…

Современный писатель обретает себя в мире, исполненном книжной премудрости. Кажется, за истекшие века написали буквально обо всем, со всех мыслимых точек зрения, во всем многообразии форм. Двигаться дальше - и трудно, и страшно. На что опереться? Чем укрепить себя?

И вот новое средневековье на пороге. На очередном витке времен возникает все та же необходимость приникнуть к написанному ранее, войти в реку словесности - и черпать оттуда. И если средневекового писателя привычно сравнивали с пчелой, облетающей цветы многие и отовсюду же извлекающей медоносный нектар, то современный писатель кажется скорее строителем-монтажником, возводящим дом из того, что плохо лежит, причем в дело идет каждая щепка ничтожная, и звенит цитата-цикада до полного истончения звука.

В присущей средневековью манере пишется немало произведений, имеющих один и тот же сюжет. Но среди этих жестковатых сухариков, назначенных для душевного питания народа, попадаются хлебцы вкуса несравненно более тонкого.

Там, где новое средневековье стало частью миросозерцания, синтетически соединяются художественное, предполагающее вымысел, и религиозное, вымысел отрицающее. Посюстороннее и потустороннее проникают друг в друга, возможное и невозможное меняются местами, жизнь спиритуализуется, исчезают четкие пространственные координаты, изменяется структура времени: оно начинает застывать и возобновляться - вне линейной парадигмы.

И наконец-то случается то, что должно было произойти: приходит настоящий, классический мистик, который, как известно, не имеет ни даты рождения, ни отечества.

Так рождается писатель Юрий Бурносов.

Роман Юрия Бурносова "Два квадрата" - первая часть мистической эпопеи.

Ее источниками и составляющим частями с равным успехом можно назвать "Легенду о Сонной лощине" Вашингтона Ирвинга (более в голливудской киноверсии 1999 года, нежели в версии литературной), "Имя Розы" Умберто Эко и новеллу эпохи Возрожденья, а костылями-подпорками тексту служит и вовсе бессчетное количество произведений, цитаты из которых в изобилии разбросаны по роману.

Действие разворачивается в некой европейской стране эпохи позднего средневековья (псевдо-Фландрия?). Прима-конестабль Секуративной палаты Хаиме Бофранк приезжает в заброшенное Богом местечко, где случилась череда странных кровавых убийств. Будучи представителем нарождающегося сословия ученых скептиков, он руководствуется в своей деятельности в первую голову - рациональностью, и потому во всем ищет следы материальные, земные. Между тем произошедшие в местечке события совершенно очевидно припахивают мистикой и вмешательством потусторонних сил. Да и самое местечко живет суевериями в той же мере, в какой живет жизнью религиозной: для селян равно значимы священник - сосуд благодати и проводник идей мира горнего и колдун-нюклиет - собеседник мира потустороннего и водитель в потаенное.

Исповедуя некую монотеистическую религию (христианство?), местные обитатели одновременно пользуют разнообразные культы. Их религиозность поверхностна: пусть бы даже вера и укоренилась глубоко, сельским жителям априори чужды богословские споры и духовные борения, а близость природы и зависимость от нее то и дело провоцируют в них возобновление языческих верований.

Необходимое условие мистики: "Бог - все вещи во всех вещах", - в романе Бурносова обращается другой стороной медали: дьявол тако же таится повсюду. Но бог и дьявол не одиноки: "есть силы под ними, есть силы над ними, а есть силы, что вовсе не замечают их и никак с ними не соотносятся".

Хаиме Бофранку не удается расследовать совершенные преступления: в дело вмешивается церковь, и грейсфрате Броньолус сжигает на костре парочку первых попавшихся под руку простецов - не к торжеству правосудия, но к вящей славе божией. Однако зловещий привкус нераскрытой тайны преследует всех участников действа: Хаиме Бофранк теряет службу и получает тяжкое увечье, а грейсфрате Броньолуса убивают, и смерть его отмечена тем же знаком, что и умертвия в далеком местечке: на груди убиенного вырезаны зловещие "два квадрата"…

Детективная составляющая в романе не является самоценной; как сказали бы вслед за апостолом Павлом все те же средневековые книжники: videmus nunc per speculum in aenigmate ("видим ныне как бы в тусклом зеркале и гадательно"; 1 Кор., 13:12). Взору читателя предстает загадка, и он может толковать ее и так и эдак, пытаясь разобрать зеркальные отражения, которым несть числа. Никакая вещь не равна самой себе и самой собой не исчерпывается, и всякий реальный предмет укоренен в инобытии. Нет нужды детализовать описание, потому что оно не может быть самодостаточным. И выбор по-прежнему лежит между земным и небесным, между греховным и праведным.

Хаиме Бофранк призван на службу вновь. На сей раз расследовать убийство грейсфрате Броньолуса, но также - чтобы выяснить, откуда пошли быть таинственные знаки на теле умерщвленных, и сколько в этом от тайного люцианского учения.

Впрочем, это уже другая книга, которая называется "Три розы".

14 июня в 14 часов харизматический писатель Алимов повстречался с читателями в Ледовом дворце, что неподалеку от героической станции метро "Проспект большевиков". Там как раз проходил "Невский книжный форум" и издательство "Азбука" сочло уместным и возможным устроить что-то вроде презентации первого томика двуллера - книжки под названием "Арторикс". Харпис не возражал, хотя особых надежд на пришествие неких читателей не возлагал, - скорее им двигал легкий интерес к самому Ледовому дворцу, где харизматическому писателю пока еще бывать не довелось. Сооружение произвело на Алимова должное впечатление: ему нестерпимо захотелось пива.

Издательств на выставке было не так много, но за счет того, что стенды были расположены кучно, казалось, будто дворец полон. Громкоговорители постоянно вещали о том, какая эпохальная встреча, с кем и на каком стенде вот-вот будет иметь место; там и сям сновали шустрые юноши и девушки, раздающие какие-то буклетики-плакатики, от обладания которыми харизматический писатель наотрез отказался. Курить во дворце возбранялось, пива тоже на каждом углу не наливали - это несколько испортило настроение, однако же не фатально.

У стенда "Азбуки" был усмотрен Сидорович: он возвращался со встречи с А. Сапковским, в ходе которой обе стороны, подкрепляя себя коньяком, плодотворно обсудили животрепещущие вопросы ловли рыбы в закрытых и открытых водоемах, то есть посвятили время жизни именно тому, ради чего жизнь до сих пор еще длится.

Потом харизматического писателя воткнули в хрупкое кресло за низеньким барьерчиком, вставили в руку микрофон и отдали на растерзание читателей. Таковых оказалось. Правда, многие не читали ни "Арторикса", ни ван Зайчика. Но что такое книги рядом с вечностью и возможностью вот так, запросто пофигрурировать рядом с великим?

Однако случались и приятные исключения: очень порадовал харизматического писателя человек с бородой, крутивший в руках первое, 1996 года, зачитанное до дыр издание "Пластилиновой жизни" - эту книжку постигла трудная судьба: весь тираж сперли злые книгораспространители, а потом и вовсе утопили в подвале-складе, так что до заинтересованного читателя она, считайте, не дошла вовсе; а вот однако же! Так что харизматический писатель честно ответил на все вопросы, в том числе популярно и жестами разъяснил, что такое эрготоу и какие сорта этого дивного напитка встречаются в природе, после чего удалился в бар - поговорить о рыбалке (в которой никогда не принимал участия) в компании Сидоровича.

Летом, когда теплеет, все кругом начинает копошиться и колоситься. Ободренные и расслабленные, граждане раскупоривают окна, то и дело снуют в соседний ларек за пивом и отчаянно ленятся работать. Летом отважно трудятся только комары. Сволочи подвальные.

Еще летом бывают голуби - много голубей. Голуби издают своими птичьими организмами токующие страстные звуки, размножаются и срут от восторга сладкой жизни. А воробьи в это время радостно чирикают в кустах и тоже, наверное, срут, но из-за кустов не видно.

А еще летом оживляются собаки и ходят стаями, размахивают хвостами - у кого есть хвосты, конечно. У некоторых нету. Но тоже пытаются, по инерции или забывчивости. Это потому что полно кругом пожрать всего лежит и иногда бегает, а когда сядешь или, там, ляжешь, жопа волосатая к асфальту не примерзает. Можно их понять, собак этих.

Собаки, впрочем, тоже срут. Но деликатно так срут, согнувшись, не то что голуби. Голубям вообще хлеба не кроши, а только дай помычать в любовной истоме и одновременно насрать от обилия чувств. Правда, отдельно взятая собака срет гораздо глобальнее, чем отдельно взятый голубь. Зато голубей больше. Многие легко срут в полете. Хорошо собаки не летают.

Еще собаки бегают за кошками и загоняют их вверх. Потому что кошки умеют лазать вверх, а собаки не умеют. Только прыгают, ярятся. Мудра природа! Но кошки тоже срут. И это полбеды - кошки еще и ссут, то есть писают. Очень вонюче. Вот если собака написает или, скажем, голубь, так и не пахнет совсем. Да и то: собаки - они все в грунт норовят пописать да закопать потом. А кошки - кошки любят в подъездах, в сыром углу. Чтоб настаивалось. Оно и настаивается.

Так что летом распускаются зеленоватые листочки, расцветают чахлые цветочки, и по Дворцовой площади цокают копытами пожилые, склонные к одышке лошади с неухоженными хвостами и срут где ходят.

Кайфово летом в Питере.