клуб - свет харизмы - хп алимов - hp бурносов - заседания - фоты - чаво - харписня - форум

Мы рады представить вашему просвещенному вниманию некоторое количество строк из вызревающего романа великого чешского писателя Иржи Грошека:

Идущие в Лабиринт, приветствуют тебя, Минотавр!

ПРОЛОГ

Но разве не тем же безумием одержимы читатели, вопящие: "Эти нервные тики я получил, разбирая такой-то роман, из-за него дергается мой левый глаз. Дайте мне поводыря, да отведет он меня к чадам моим, ибо не координируют изувеченные мозги - тела моего..."

Подыскивая себе квартиру для временного пристанища, я стремился, как можно быстрее покончить с этим делом. Установить письменный стол в центре комнаты, сесть за него и поглазеть на окружающий мир - глазами постояльца. Однако, мягкое место выдвигает одни требования, а голова - другие. И вскоре, от этого раздвоения личности, у меня развилось непроизвольное подмигивание. "Чудны дела твои, Господи!" - постоянно выстукивал мой левый глаз азбукой Морзе. Так я реагировал на своего жилищного агента.

Вдобавок, общаясь со мной, не рекомендовалось произносить слово "квартира" и сопровождать его эпитетами. "Прелестная, тихая, маленькая, светлая" - спустя два месяца все знакомые дамы устали от моих авансов, и попросили - больше не подмигивать, а снять хотя бы комнату в отеле. От этого требования - я стал "западать" и на правый глаз; и был вынужден приобрести солнцезащитные очки, под названием "анти-фары". Мой агент сделал то же самое, и теперь мы объективно подходили под описание - "Двое придурков в темных очках".

- Развитие какого-нибудь явления, - задумчиво произнес Альфред.

- Маразм, - лениво отреагировал я.

Альфред занес над кроссвордом карандаш, но вынужден был остановиться.

- Семь букв, а не пять букв, - заявил Альфред и добавил, - по горизонтали.

- Полный маразм, - пояснил я.

Каждое утро, кроме субботы и воскресенья, мы встречались в кафе - пролистнуть свежий каталог недвижимости. До того, как Бог определил его в жилищные агенты, Альфред работал в психиатрической больнице, где постигал - философию жизни.

- В первый же день, - рассказывал Альфред, - я стал свидетелем, как четверо санитаров объединили больного с кроватью, и отправились в ординаторскую - пить пиво...

"Садисты и алкоголики, - пожаловался Альфреду этот пациент. - Сочинители, беллетристы и клеветники!" У него над кроватью был вывешен странный диагноз - "Милейший человек, если не развязывать!" "А ведь, я тихий профессор филологии, - представился пациент. - Magister bibendi! Почешите мне, пожалуйста, за ухом..." Как некогда писал другой профессор в предисловии к "Сатирикону" - "Быстрыми и верными шагами мы приближаемся к тому времени, когда людей, получивших классическое образование, станут показывать на ярмарках, как ацтеков". Ошибочно предположив, что "вивенди" и "бибенди" - одно и тоже, Альфред освободил "магистру" левую ногу и тут же получил - удар в челюсть.

- Я думал, что он просто почешется, - пояснил Альфред.

- Левой ногой, - уточнил я.

Еще полчаса ушло, чтобы вернуть больного в исходное состояние. А толстый, медико-латинский словарь, которым дубасили местных идиотов, расставил все по своим местам. "Модус вивенди" означал - образ жизни, а "магистр бибенди" - болезненного специалиста по части выпивки.

- И теперь, я твердо усвоил правило, - подводил Альфред галерею к разговору о недвижимости. - Прежде всего, клиента необходимо зафиксировать, а потом - наблюдать, как он сучит ногами...

- Так же, - настаивал Альфред, - надо поступать и с читателями.

Но, связное повествование всегда напоминало мне таджика на ишаке - "а-на-на-на-на-на-на, а-на-на-на-на-на-на, а-на-на-на-на-на-на, а-на-на-на-на-на-на…" Где поющий писатель и бредущий по пустыни ишак - единое целое. Без рассовых предрассудков.

- Ты ничего не понимаешь в литературе, - возражал Альфред.

По письменному договору с Альфредом, я не имел морального права обращаться в любое другое агентство, кроме похоронного. Вдобавок, этот "гордиев" документ был составлен с учетом разнообразных ситуаций, включая - "ложную беременность, с целью неожиданно разродиться". И робкие мои попытки - вычеркнуть беременность из протокола, как событие маловероятное, разбивались о юридические скалы, что - "договор стандартный и обсуждению не подлежит". Форс-мажорные обстоятельства занимали четыре машинописных листа! О неизбежности - землетрясений, штормов, Эль-Ниньо, айсбергов и Эль Греко. Из чего несложно было догадаться, что в настоящее время Альфред постигал философию права.

- Угасание психической деятельности человека, - произнес Альфред. - Из шести клеточек.

- Прогресс, - сообщил я.

Альфред неспешно проанализировал меня, свой кроссворд и перевернул журнал вверх тормашками.

- Подходит, - заявил Альфред. - Если маразм и прогресс поменять местами.

За прошедшие два месяца мы - обошли Елисейский дворец, вместе с полями и Триумфальной аркой. В общей площади. А в некоторые квартиры нас отказывались пускать, расценивая, как жилищных террористов.

- Здравствуйте! - говорил Альфред, снимая тирольскую шляпу. - Это квартира тридцать восемь дробь один? Мы бы хотели осмотреть ванную комнату...

- В десятый раз? - интересовался продавец.

Альфред доставал из кармана пухлый блокнот и тыча в него авторучкой педантично уточнял:

- В восьмой.

Хозяин квартиры немощно разводил руками, Альфред напяливал свою шляпу обратно, и втирался без мыла - между владельцем и дверным косяком.

- Сейчас мы надолго застрянем, - предупреждал Альфред, и хозяин квартиры втягивал свой живот, и приглашал нас - к осмотру помещения...

Далеко не всякое преступное сообщество работало так же слаженно, как банда Альфреда. Утвердившись посреди комнаты, он жестами отдавал распоряжения, и все беспрекословно ему подчинялись: клиент - в ванную, хозяин - на кухню.

- Вы тут сидите и не представляете, - разглагольствовал Альфред, уединившись на кухне с хозяином. - Какой мне попался отвратительный клиент! Мелочный, въедливый, глупый и буйно-помешанный...

Последний эпитет всегда приводил собственников в некоторое замешательство. Но как утверждал Альфред - ничто не сближает агента и продавца, как рассказанные про клиента гадости.

- На прошлой неделе, - повествовал Альфред, устраиваясь поудобнее на подоконнике, - осматривали мы одну квартиру...

Здесь Альфред предпочитал театральную паузу и бокал холодного пива. Впрочем, успешно хлебал и теплое...

- За здравие! - продолжал "сближаться" Альфред, независимо от температуры пива. - У-ук, у-ук, у-ук, у-ук! Э-э-э... И не успел я оглянуться, как мой клиент устроил погром. Прямо, в жилом помещении...

- Рылли?!! - ужасался владелец квартиры, на американский манер.

- Что вы сказали? - переспрашивал Альфред.

- Действительно?!! - интересовался владелец квартиры, подливая Альфреду пива.

- Рылли!!! - подтверждал Альфред. - А квартирка была прелестная - сорок четыре квадратных метра и окна на южное кладбище...

Сидя на краю ванны, я представлял себя сочинителем надгробных надписей:

Кто бы ты ни был - проваливай к черту, прохожий!
Взгляд отведи, и о нашей судьбе не пытайся разведать.
Ибо, лежать и тебе с постной рожей,
После того, как с поэтом пришлось отобедать...

В сорок лет, я понадеялся, что это - меньшая часть поганой жизни, отпущенной мне при распродаже. А в сорок один - ощутил, как она посыпалась в обратную сторону. Видимо, Фортуна - перевернула мои песочные часы. Теперь я стал задумываться над вечностью, в которую намеревался кануть, и размышлять о доме - из которого меня вынесут вперед ногами. Если ничего не перепутают. Надо, кстати, заранее надписать - где у меня что располагается...

Например, душа - посредница между головой и желудком, ютится в области грудной клетки. Восходит к учению Платона о микро и макрокосмосе, где Вселенная - зеркало, а человек - в него смотрится и корчит рожи. Короче говоря - "Псаммит", издевательство песчинок над барханом...

- Какие чувства вызывает санитарный узел? - интересовался Альфред, возникая на пороге ванной комнаты. - Что нового можно сказать о мироздании?

- Мне нравится, - отвечал я.

Или...

- Мне все очень нравится, - отвечал я.

Такие поспешные заявления подрывали единство художественного замысла и противоречили "системе Альфреда".

- Не вижу! - заявлял он. - Я не вижу своего клиента в этих интерьерах!..

Кажется, у Метерлинка есть пьеса - о семи слепцах, но вполне возможно, что слепцов было больше. Однажды, немощный поводырь завел их в лес и скончался от старости. Однако, среди незрячих была беременная женщина, и в ту же ночь она родила - совершенно здорового ребенка. И вот, сидят слепцы среди сосен и бедствуют, поскольку - старый поводырь умер, а младенец, хоть и видит, но - не ведает...

Отсюда - многочисленные выводы. Не верьте писателю, который утверждает, что в его романах исключительный реализм - с топографической картой местности. Писатель сам отирается под соседней елкой. Ибо, он не Мессия, а зрячее Подобие, и никуда не ведет, а только лишь - гугукает...

- У него припадок, - сообщал Альфред хозяину квартиры, спазматически подмигивая.

Или...

- У него натуральный припадок! - сообщал Альфред хозяину квартиры, напяливая темные очки. - А что такое припадок? - продолжал размышлять Альфред. - Натуральный припадок - это Станиславский! Здравствуйте Константин Сергеевич! Сейчас мой клиент обрушит на зрителей - все четыре стены!

Скорее всего хозяин квартиры ничего не слышал о теориях Константина Сергеевича. Но понимающе кивал и пятился к телефону. Поскольку, теории - теориями, а Станиславский был русским… Отсюда - водка, икра, балалайка и вооруженный погром!

- Алло! - говорил хозяин квартиры в телефонную трубку.

На этом - осмотр помещения заканчивался.

Когда мы попадали на улицу, Альфред моментально снимал и прижимал к груди свою тирольскую шляпу. Иначе, я выдирал из нее перышки, чтобы Альфред не красовался, как павлин.

- Квартирка-то - дрянь, - сообщал мне Альфред, с видом глубочайшей коммерческой апатии. - Но!.. - тут он обнаруживал предпосылки и убивал их выводами:

- Чтобы сочинить бестселлер - надо перетрахать всех подряд. Чтобы найти женщину - перечитать библиотеку дерьма. А чтобы подыскать квартиру - обойти пол-города...

Чем и занимались... Покуда брюнетки, блондинки и шатенки, не стали мне так же отвратительны, как и рыженькие. А некие бестселлеры я раздраконил на странички, и аккуратно распределил по остальным книгам. Чтобы - всем не обидно было...

Но однажды утром, которое ничем особенным не выделялось из вереницы рассветов и помутнений, Альфред с дрожью в голосе заявил, что искомое помещение - найдено, а смысл жизни - навсегда потерян. И выглядел, как Одиссей, вернувшийся на Итаку со скоростью ошпаренной, баллистической ракеты. Иначе говоря, так быстро, что Пенелопа не успела обзавестись женихами и вся мировая концепция женской верности - полетела к чертовой матери. А сам Одиссей, вместо увлекательных странствий, волшебницы Кирки, нимфы Калипсо и сладкоголосых сирен - был обречен двадцать лет слушать, как рядом храпит Пенелопа.

- Я сожалею, - подтвердил Альфред, - что вынужден прекратить наши поиски, - и принялся изучать в кофейной чашке каштановую гущу.

Я выслушал эту новость сдержанно, чтобы Альфред успокоился. И больше не помышлял о странствиях. Ибо, я устал от странствий. Джойса и Улисса.

- А, все - почему?! - все-таки возмутился Альфред.

- Потому, что зима на носу, - важно пояснил я.

Альфред обреченно махнул рукой и затих над чашкой.

- Как ты себя чувствуешь? - осторожно поинтересовался я.

- На семь крупных клеточек по горизонтали, - нехотя отвечал Альфред...

Недавно, на книжных развалах мне встретился, встретился, встретился - давний знакомый. Дважды, а не трижды. Вначале он принялся расспрашивать - чем я теперь занимаюсь, а затем - стал подбирать мне занятие: современный чешский писатель; кинорежиссер; рекламный бизнесмен; установка и эксплуатация санитарно-технического оборудования… Но я всё - отнекивался и хихикал.

Тогда, мой давний знакомый по-хозяйски осмотрел книжные развалы и задал наводящий вопрос:

- Ты знаешь, почему популярен писатель Му...?

И тут же ответил:

- Потому что писатель Му... - не выделывается, как некоторые... Отечественные авторы.

Тут мой давний знакомый брезгливо пошаркал ногой и окончательно удалился. А я направился в сторону метро, размышляя и через каждые десять шагов задумываясь. О том, что весь предыдущий диалог не имеет ко мне ни малейшего отношения. Если не принимать его всерьез. Уселся в вагоне напротив двух кроссвордистов и заинтересовался - какого свойства задачи они вознамерились решать, с такими незамысловатыми рожами. Слюнявя, время от времени, свои карандаши. Какие сакральные тайны зашифрованы на этих страницах? И кто составляет кроссворды для физиономических идиотов? Возможно ли, что писатель Му...?

- Х-р-е-н-о-в-о! - объяснился Альфред по поводу своего самочувствия.

И перешел к делу...

Кондоминиум, где мне теперь предстояло жить, находился в сорока минутах езды от центра города...

- На велосипеде? - уточнил я.

- На Шумахере! - возразил Альфред.

Тут, впервые за два с половиной месяца - у меня перестал дергаться левый глаз.

- Скотина! - не удержался я от благодарности. - Ты же знаешь, что я не умею водить машину!

- А куда тебе особенно ездить?! - удивился Альфред. - Садись, да сочиняй! Поставь, наконец-то, письменный стол посреди комнаты!

- Спасибо! - выругался я.

- Не за что, - пожал плечами Альфред.

Теперь, в зеленой, лесопарковой зоне, где звери непуганы панками, а доверчивые медведи гадят не оглядываясь, мне предстояло вдыхать чистый воздух, думать о судьбах отечественной литературы и прославлять Альфреда. А заодно, разгадывать - кто я такой на самом деле...

© Игржи Грошек, 2003
Перевод А. Владимировой

В открытую форточку нашей немыслимо демократической редакции опять влетело. Так часто бывает. Практически постоянно в нашу открытую форточку что-то влетает. Иногда - кто-то. Но одушевленные объекты мы стараемся выпихивать обратно, потому как и без них все хотят кофе, а вот неодушевленные - привечаем. И даже печатаем. Итак:

Случай Сюньки Голомаздина

Есть сюжеты, которые не ложатся в прозу. Это пишет Л. Я. Гинзбург в своей книге "Литература в поисках реальности". Но есть сюжеты, а это уже возражаю я, которые от прозаической подачи лишь выигрывают. Примером чему может служить Пушкин - Пушкин ведь в русской литературе может служить примером чего угодно. Нет, даже не так, не примером. Пушкин вообще может служить чем и кем угодно. Даже думать за некоторых. Тут, понятно, открывается обширная тема для разного рода обобщений, но довольно. У нас Пушкин пускай послужит примером противного. То есть известно, сколько и чего Александр Сергеич положил на стихи, но, оказывается, гений не всегда оказывался прав. Кое из чего можно было и качественную прозу сделать.

Тут конечно, как "за и против", можно привести слова Юрия Тынянова, подметившего "как зыбка грань, отделяющая пушкинские черновые программы от его чистовой прозы", ведь показательно , "что иногда эти черновики становились сами по себе чистовой прозой". Известное ведь это дело, потому не будем распространяться о методологии стихотворного творчества Пушкина. Но, утверждает структуралист Жолковский, и стихотворный подстрочник прозы - тоже "не абсурд". Это, оказывается, "теперь бывает и бывает неплохо". Что и подтверждает харпис Джабба, наваявший в, скажем, полприсеста ("всего лишь за чашечкой кофе" - любит лукавить этот принципиальный потребитель чая) своего "Сюньку Голомаздина"...

"Сюнька Голомаздин" долгое время не давал мне покоя. Что-то было не так в этом, чисто джаббовском, по-джаббовски и выписанном рассказе. Незамысловатая на первый взгляд история про полудурка - одного из тех персонажей, к которым Джабба издавна питает необъяснимую слабость. Дураки в его прозе как рецидив: каждый раз если не сами причудливее, то обстоятельства, вытащившие их на авансцену - абсурднее. Как правило, обычные, в общем-то истории, где бытовуха щедро сдобрена чернухой. Причем чернухой настолько же повседневной, как и, вот, к примеру, дерьмо из шкафчика в "Сюньке". Хотя именно такие истории, замешанные на обыденном материале, больше всего и удаются Джаббе. Кстати, в части рассказов это я бы сказал и про Дивова, но здесь ему не место (про то, откуда растут ноги и у некоторых дивовских вещей я, пожалуй, может и расскажу как-нибудь, хотя кое-кто уже и удерживает меня от этого опрометчивого, с некоторых пор, шага)...

Не помню уже по какой надобности, но потребовалось мне вдруг сверить цитату одного из стихотворений Пушкина. Надобно заметить, что в моей домашней библиотеке полное собрание сочинений Александра Сергеича представлено всего лишь двумя томами юбилейного, к 200-летию поэта издания "Пушкинского фонда "Классика", где чуть ли не нонпарелью, в две колонки на страницу втиснуто все, начиная от его ранней лирики и заканчивая черновыми набросками да последними дневниковыми пометками. Одним таким томом можно запросто убить человека. Если же попытаться это сделать двумя, то впору и самому надорваться... Я к тому так подробно описываю эти фолианты, что они обладают массой уникальных, помимо своей компактности, свойств. Вот совсем как в этом случае: в поисках одного попутно, но неизбежно набредешь на второе, при этом невольно задержишься взглядом на чем-то третьем, за что зацепишься мыслью и...

Короче:

Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
"Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца",

- прочел, я. И тут меня (ударило током, словно обожгло, отверзлись хляби небесныя -- нужное подчеркнуть): вот ты, оказывается, каков, Сюнька Голомаздин. Скорей к компьютеру, сверим же: У меня, Илья Ильич, происшествие: мертвец в шкафу.

В общем, дальнейший ход мысли понятен, да:

Мужику какое дело?
Озираясь, он спешит;
Он потопленое тело
В воду за ноги тащит...

- А давайте бросим его в реку, - предложил Сюнька.
- Уже ночь скоро, нет никого, мы его скоро и вынесем.

Дальше - больше. Вплоть до вот таких уже сильно искаженных, правда, цитаций:

Долго мертвый меж волнами
Плыл, качаясь, как живой.

Читаем у Джаббы:

Наконец мертвец свалился в реку и медленно поплыл по течению, словно боец, убитый про форсировании стратегически важной водной преграды.

Буря воет; вдруг он внемлет:
Кто-то там в окно стучит... ............................
Что же? голый перед ним:

В директорском оконце, что выходило в нишу, имелась форточка; в нее сейчас и колотился давешний мертвец.

Что же? голый перед ним:
С бороды вода струится,
Взор открыт и недвижим...

Сюнька осмелился и подошел прямо к окну. Посмотрев внимательно в закатившиеся глаза гостя, он покачал головой и сказал уверенно:
- Нет, Илья Ильич, мертвый. А чего уж лезет - не могу сказать.

Так и обмер: "Чтоб ты лопнул!"
Прошептал он, задрожав.

- Ну что это такое? - плаксиво сказал директор. - Сегодня футбол по телевизору, а тут он. Вот сволочь.

Фу-у... Честно говоря, устал выискивать здесь прочих многочисленных и мелких интертекстуальных блох. Довольно. Тут впору уже долго и нудно говорить о частном случае феномена, описанного Херольдом Блумом как "страх влияния" - харизматический писатель Джабба самоутверждается за счет насилия над гением русской литературы Пушкиным (ну а с фигурой какой еще величины бороться харпису?) Но - до лучших времен. Вернее - настроения. Как-нибудь все вышенаписанное будет начинаться так:

"В прошлой жизни Джабба был Пушкиным. Что, конечно, пока не факт. Есть еще предположение, что он просто прямой потомок великого русского поэта и вот почему: лицом темен, стишками балуется, ногти грызть любит и бабушка его в свое время в ссылке побывала. Ну и, конечно, гонор все тот: харпис, дескать, мужик фартовый, денежный и пиво любит. В общем, весь в своего великого пращура пошел..."

Ну на сей раз и так ведь sapienti sat...

Вот мне лично в этом рассказе не дает покоя "книга товарища Барбюса "Огонь". Для чего она? Откуда? Каким ветром занесло ее в эту "баньку по-черному"? Из всех опробированных вариантов, включая вопроса в лоб автору, наиболее очевидным представляется следующий.

Впрочем, немного отвлечемся.

В начале девяностых ушедшего столетия особой популярностью у библиофилов Брянска пользовался магазин "Букинист", расположенный в центре города. Чудное было заведение, интересной в данном случае особенностью которого была "книга товарища Барбюса "Огонь" - редкая полка магазина имела меньше двух экземпляров этого издания в темно-синем коленкоре. "Огонь" был и среди собрания мировой художественной литературы, и среди вороха периодических изданий, и в фэнтези, и в... ужасах. Где, собственно, и копался вечно Джабба. Мало того, сюда же сдавал пачки уже прочитанное. Забредешь, бывало, с ним в эти "палестины", а там целый воз джаббинных книг еще с прошлого раза нераспроданный стоит. Но уже и сюда затесался "товарищ Барбюс". Прямо наваждение какое-то. Или - наводнение. Ага, наводнение - вот и решил годы спустя Джабба рассчитаться с "товарищем", попросту утопив его в бане.

Хотя и тут не все просто. Не "утопив в бане", а "затопив баню". "Огонь" - это ключ к тому, что мертвеца нужно было сжигать. Не даром же в "Сюньке" так подробно описана кочегарка (тема самой бани и кочегарки в частности -- то еще поле для инфернального толкования рассказа). Но ни банщик Голомаздин, ни директор Илья Ильич не того не додумались. В результате чего конец истории очевиден:

Говорят, что каждый год
С той поры мужик несчастный
В день урочный гостя ждет;
Уж с утра погода злится,
Ночью буря настает,
И утопленник стучится
Под окном и у ворот...

© Б. БошЪ, 2003

Сквайрова баллада
о воителе Ну Кубатиеве,
муже своемощном, непощадном и
преизлиху благородном

КубАтиев ночью с собакою тайной
Гуляет по Невскому с теркой в руке
И, хищно осклабясь улыбкой хрустальной,
Мнет ручку от терки в стальном кулаке.

Меж тем под Луной оживают статУи!
Навстречу, хозяйством призывно звеня,
Тряся металлической звонкою збруей,
Уж скачут четыре, простите, коня.

Взметнулася молнией страшная терка!
"Ужо вам! Ужо!.." - Кубатиев кричит,
И слепит зверюгам глаза гимнастеркой,
И чистит им бубен - о, славный пиит!

© Кола Нэль, эск., 2003