клуб - свет харизмы - хп алимов - hp бурносов - заседания - фоты - чаво - харписня - форум

По Неве шел дымный броненосец, рассеянно шевеля пушками, а на самом носу броненосца сидел матрос босиком и ел большую белую булку.

- Видали? - сказал Блок, ни к кому особенно не обращаясь. - Жрет булку. Где, интересно, взял ее?

- Из кают-компании, полагаю, - сказал Мережковский. - Офицеров небось в воду побросали, а теперь дожирают, что осталось.

- Сволочи, - сказала Гиппиус, зябко кутаясь в муфту.

Босой матрос-похуюмороз приветливо помахал буржуям булкой: мол, у вас нету, а у меня вот.

- Не смотрите, не смотрите на него! - заволновалась Гиппиус. - Вдруг из пушки своей стрельнет!

И литераторы стали смотреть в другую сторону, на заиндевелую афишную тумбу с плакатиком "Концертъ. Прокофьевъ. "Классическая симфония".

- Надо уехать, скорее уехать в Берлин, - сказал Мережковский. - Говорят, Горький уже уехал.

- С чего же Горькому уезжать, Дмитрий Сергеевич?! Горький большевикам первый друг. Его сам Ленин любит, - заметил Блок. - А вот Андреев, говорят, уж точно уехал.

- Андреев гораздо выше Горького, ибо Горький не чувствует мира, не чувствует вечности, не чувствует Бога, - возвышенно сказал Мережковский, потихоньку отнимая у Гиппиус муфту.

Стоял жуткий мороз... > дальше >

Шестое ноября выдалось поганое. Вечером ударил мороз, лужи тут же замерзли, улицы превратились в каток и эфемерные усилия случайных дворников, уже весьма веселых по случаю приближения всенародного праздника, не мешали народу падать пачками, бить вдребезги драгоценные бутылки и поминать окружающую действительность недобрыми, но вескими словами.

Борис хмыкнул и, обогнув абсолютно пьяного мужичка, с бессмысленным видом восседавшего посреди исцарапанного зеркала огромной лужи, смело пересек проезжую часть. Борис еще утром обулся в замечательные армейские ботинки с многочисленными подковками. Ему внезапный лед был до лампочки.

- Простите...

Борис обернулся.

Из темноты ближайшей подворотни на него глядел бледный до синевы юноша, одетый явно не по погоде: в легкомысленную синюю футболочку с затейливыми иероглифами в центре, в тертые джинсы когда-то черного цвета и в босоножки. Юноша откровенно мерз и обнимал себя для тепла руками.

- Ну? - притормозил недовольно Борис. Ему было некогда. До полуночи еще оставалось несколько часов - и кое-какие дела, которые надо было успеть сделать. Седьмое ноября, красный день календаря на носу. Не шутка.

- Это... Какой это город?

- Санкт-Петербург, - насторожившись, отвечал Борис. - Ленинград, - добавил он, помедлив. - Петроград. Питер... > дальше >

Как-то, по наущению друзей, я уехал в местность Белые Столбы, что для чуткого московского уха ассоциируется либо с хранилищем Госфильмофонда, либо со знаменитой психиатрической больницей в нашей области.

Впрочем, там есть ещё и дачи, на одну из которых мы поехали с моими приятелями Хомяком и Лодочником.

Когда отзвенела гитарная струна, и просохло в стаканах, я понял, что и в эту, самую короткую ночь, нет смысла спать в чужом доме. И, чуть рассвело, мы с Лодочником двинулись в Ленинские Горки. Горки находились по пути, они всегда находятся рядом с Белыми Столбами, и в этом сакральный смысл русской географии. Лодочник ехал на чёрном "Мерседесе", похожем на катафалк. Но машина торговца смертью и должна быть чёрного цвета и наводить ужас.

Мы ехали к Ленину. Когда я спрашивал дорогу у столбовых милиционеров, они видели перед собой двух упитанных кабанов, отправившихся в паломничество. Было понятно, что братва отрядила двух пацанов, чтобы съездили поклониться Главному Пахану.

Горки - странное место, неживое, пропитанное смертью, несмотря на дворянское прошлое и след архитектура Шехтеля. Брат Ленина жил там до самой смерти - в сорок третьем и ездил на инвалидной коляске старшего брата. Коляска была с хитрым иностранном моторчиком. Но один брат, умирал так же тяжело, как и другой, умирал медленно и постепенно - безногий... > дальше >

Все любят и отмечают 25 октября по старому стилю. То есть любят по-старому, а отмечают по-новому, конечно. Я вот тоже люблю и отмечаю... Ну, а что ж не выпить-то? Событие, годовщина. Жаль только, открыток теперь хороших не делают, вообще все нынешние открытки полное говно. Котята, песики всякие, или вообще какую-нибудь непотребщину изобразят, и стишки напишут дебильные. Раньше же открытки были нужны, чтобы поздравлять друг друга с праздником, их отправляли по почте, а потом находили в ящиках. И там было написано: "Дорогие Мария, Саша, Коля, Таня и Галочка! Поздравляем вас с шестидесятилетием Великой Октябрьской Социалистической Революции! Желаем вам счастья и крепкого здоровья! Крепко целуем! Михаил, Клавдия, Светлана, Павел." Писала, конечно, Клавдия, у нее такой аккуратный неровный почерк, и ручка шариковая пару раз смазалась, и кое-где ошибки. Индекс написан не совсем правильно, не так, как на образце, но на почте не станут придираться. Наверное. И еще буквы некоторые не как в прописях, будто ее учили грамоте еще до этой Великой Октябрьской, но на самом деле нет, несколько позже, просто плохо учили. Вот, а на самой открытке крейсер Аврора, у него три трубы, на носу пушка, а над пушкой прожектор. И еще красный флаг, ага. Прожектор таким расходящимся желтым или белым конусом светит вперед, там обычно "1917-1977". Или еще что-нибудь такое, символичное... Иногда матросы стоят на палубе, а иногда нет крейсера, а просто бегут матросы и солдаты с винтовками и флагами, а на винтовках обязательно штыки и у всех рожи зверские. Бывали, конечно, и тогда халтурщики: просто большие цифры: "1917-1977" и написано "Шестьдесят лет Великой Октябрьской Социалистической Революции!" - это не так интересно. И вообще на могильную плиту похоже чуть-чуть. Вот в 1987 году я такого большого праздника уже не помню, а за десять лет до того я темным вечером торчал у бабушки в комнате и рассматривал всю эту херню. Много приходило открыток, все друг друга поздравляли, и это было важно, никто не посылал зайчиков-песиков. То есть посылали, но на Новый Год, и то все-таки старались выбрать что-нибудь посерьезнее. Деда Мороза, например, потолще. Или чтобы у Снегурочки шубка была подлиннее. Но я не о том... > дальше >

Было десять кротов, изменивших историю мира. Их имена высечены стальными рубилами на доломитовых плитах в глубинах сибирских руд. Звали их Мелхиседек, Субурган, Токойуацин, Зигфрид, Питирим, Олкотт, Васаби, Пампуш, Карагеоргиевич и Штрудль. О деяниях этих выдающихся кротов можно писать бесконечно; но сейчас, в преддверии праздника Примирения и Согласия, отмечавшегося раньше как годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции, уместно остановиться лишь на подвиге одного из них. Речь, как вы уже догадались, пойдет об Откровении Питирима... Питирим жил в местности, называемой кротами Низкая Затопляемая Весенними Водами Земля с Большим Количеством Червей. Питирим вырыл свою нору на вершине холма; кроты редко так делают, и уже одно это обстоятельство говорит об уме и неординарности Питирима больше, чем все досужие спекуляции позднейших исследователей Откровения. Когда по весне равнину действительно заливало водой, Питирим становился отшельником - сидел на своем холме один-одинешенек, ел выползающих из стенок норы червей и размышлял о соотношении вечного и бренного в мире. Потом вода спадала, и холм превращался из острова в возвышенную часть заросшего разнотравьем луга, на котором люди порою косили сено. Травы на лугу было немеряно; но косцы предпочитали работать поближе к деревне, стоявшей на другом берегу озера, и Питирима почти не беспокоили... > дальше >

В глубине токсичного омута, среди переливающихся всеми цветами радуги драгоценных консервных банок и использованных автомобильных шин, беззвучно парит Мудрая Рыба Бросавль.

Осторожно, благородные мидяне, не поскользнитесь на крутом глинистом откосе, обильно политом жидким мылом от непрошенных гостей. Аккуратно загляните с обрыва в мутную желтую воду: что вы там видите?..

Бросавль!

Обычно по утрам он лежит в прибрежных камышах и развлекается тем, что пожирает случайных прохожих. Но сейчас он спит, следовательно, сыт. Об этом же свидетельствуют сваленные у входа в его нору груды куриных и человеческих берцовых костей, треснувший лошадиный череп, поваленная мраморная колонна, пустой водолазный шлем, пластиковый пакет, наполненный бильярдными шарами с цифрой 7, и заржавленная гусеница от танка. Нора бросавля устроена своеобразно: снизу уложены четыре большие железобетонные плиты, на которых трудолюбивое существо собственноручно возвело довольно прочную постройку из ракушечника, кирпича, пуленепробиваемого стекла, колючей проволоки и технического картона. Подобное сооружение способно выдержать не только атаку крупного морского хищника наподобие белой акулы или боевого пловца-аквалангиста в полном снаряжении, но и многодневную осаду силами подводного флота средней капиталистической державы - при условии, конечно, что в норе будет достаточный запас пищи и самонаводящихся торпед широкого радиуса действия. Нора бросавля имеет несколько уровней, на которых расположены жилые помещения, кухня, санузел, комнаты для прислуги и подземный гараж. При желании можно также установить здесь джакузи, спутниковую антенну и евроразъемы для компютерных розеток, но это уже зависит от личных вкусов и предпочтений каждого конкретного бросавля... > дальше >

Чародеем Ленин был знатным, уж чего не отнять, того не отнять: воспитанники Хогварца, как правило, при желании достигали вершин колдовской и политической карьеры, если, конечно, не впадали в мордорскую ересь. К счастью, Ленин не интересовался ни Мордором, ни происходящими там внутренними неурядицами, связанными с неким скандальным артефактом - другое, другое волновало и заботило его в этот стылый октябрьский день.

- Необходимо, в конце концов, что-то предпринять, и я знаю, что именно, - внушительно, обдумывая каждое слово, сказал Ленин хорошо поставленным голосом. - Наша великая Империя медленно, но неуклонно катится к политическому и экономическому краху... - Ленин встал из-за необъятного круглого стола, за которым сидели и внимали ленинским словам его верные сподвижники, ровно сорок человек лично им обученных чародеев. Причём чародеев не из последних!

- Ситуация архикритическая, - Ленин сбросил с плеч чёрную мантию колдуна высшего ранга и навис над столом непоколебимым утёсом, окидывая своих учеников суровым, но по-отечески добрым взглядом: богатырская длань ударила по мраморной столешнице с такой силой, что звучное эхо многократно прокатилось по тёмному залу; пламя настенных факелов затрепетало. - Вчера было ещё рано, а завтра будет уже поздно... Грядёт великая смута, други мои, грядёт! Знаете ли вы, что нынче верхи не хотят, а низы не могут? Да-да, именно так - все эфирные создания, начиная от фей и заканчивая драконами, не желают спускаться на нашу изгаженную самодержавными отходами землю, более похожую на свалку, предпочитая селиться за рубежом... А стенающие в подземельях гномы, основа и залог нашего финансового благополучия? Они не могут пробиться к поверхности, замурованные в шахтах строительным мусором от всё более новых и новых императорских дворцов! Зимних, летних, весенне-осенних, курортных и обычных... а, какая, к чёрту, разница. К тому ж вырождается рыцарство и не в почёте благородство - нравственность падает, а рождаемость не увеличивается; гоблины и орки точат мечи и зубы, стоя полчищами у ближних пределов Империи! Но никому во дворцах нет до этого дела... > дальше >

"Строго секретно! Председателю В.Ч.К. товарищу Дзержинскому Ф. Э.

Дорогой Феликс!!!

Все, что произошло с майским миром, как мне кажется, дело рук Стального Человека и тех, кто с ним. Это ужасно. Я только сейчас понимаю, как прав был сын кадета Набокова в тот день, когда мы повстречались у Смольного; посмотрел на меня так нехорошо и бросил по-английски: "The May tricks you!" Я тогда еще подумал: ну что за архибред несет буржуйский сукин сын? Откуда ему знать о наших планах, об Агрегате товарища Бабиджа в подвалах Зимнего, о маефикации населения? Но он определенно что-то знал, этот мальчик. Теперь они в Берлине; товарищ Демьян Бедный, этот сукин сын, бывший Придворов, сказал мне, что Набоков-младший сочиняет какие-то стихи под псевдонимом то ли "Алконост", то ли "Гамаюн". Я когда писал товарищу Горькому, что интеллигенция - это не мозг нации, а дерьмо, чуть перегнул палку. Может, они ничего не могут сделать, эти дохляки, но прознают они всегда обо всем первые. Архидогадливость у них в крови.

реклама

Здесь меня фактически изолировали от партии и общества. Вчера охрана была удвоена. Сейчас их насчитываю что-то около ста человек. Они все в черных костюмах и зачем-то в темных очках, и словно на одно лицо. Все, как один, Ивановы, Вы представляете? Агенты В.Ч.К. Ивановы. Все. И только я - один. The One, как сказал мне Марфа.

Мне даже тропинки отвели, по которым я должен видите ли прогуливаться. По другим дорожкам, просто - не положено!!! Наш сад расходящихся тропок уже видится мне метафорой судьбы. В нее вмешались Стальной Человек и те, кто с ним. Вот какие мысли посещают меня теперь. Вместо чтоб думать, как нам реорганизовать остров Крым в полуостров, дабы ни одна белогвардейская сволочь не ушла за кордон, я все чаще думаю об обратной стороне майского мира. Не случилось ли так, что кто-то просто указал нам на дверь, и мы вошли в нее, не зная точно, зачем и куда входим? А если это была не та дверь?

Происходящее только подтверждает мои догадки. Как Вам это нравится? Это разве нормальное отношение, когда какой-то жлоб из В.Ч.К. или уж не знаю кто, заявляет, что имеет специальные инструкции: не разговаривать со мной, не принимать от меня никакой почты, не рассказывать мне ничего о модификациях действительности и т. п. Это что? Как прикажете это понимать? Я неоднократно за последнее время требовал встречи с Вами, с реконструктором Балтики тов. Калининым, с Влад. Бонч-Бруевичем, от которого были интересные донесения о связи зауральских "кораблей" с унгерновцами, английской разведкой и японскими милитаристами. Но вот уже три месяца ко мне никого не пускают. Полная изоляция.

Отключили телефон. Барышня со станции говорит, что с Москвой нет связи. И как раз после того приключилось это отсутствие связи, как мне приснился сон про побег через телефонную трубку! Какая херня, прости господи. После ночного визита Марфы я стал намного лучше себя чувствовать. Марфа - о нем я тебе расскажу потом. Это мужчина. Здоровенный, представь себе, эфиоп с японским палашом за поясом. В очках будто с зеркалами, прямо типаж из "Багрового острова" или из гумилевских стихов; я подумал вначале, что он сбежал из "Бродячей собаки", но Марфа рассказал мне, что пришел из Сиона. Это другой Сион, не тот, который поддерживает английская разведка. Марфа сказал мне доверительно, что я должен сам выбираться из майского мира. Я уже не знаю, кому верить.

Мне кажется, что меня отравят или убьют. Что же мне делать? Бежать? Невозможно; телефон-то отключили! Агенты Ивановы бдят за каждым шагом. Говорят, что все из благих соображений. Я не верю. Я понимаю, что все скоро кончится. Кто бы знал, не поверил бы. Но я все понимаю. Мне необходимо созвать политбюро и отменить майский мир, который насаждает повсюду Стальной Человек. Я уже обращался с открытым письмом к товарищам, но Стальной Человек ухмылялся. Он обозвал Наденьку дегенераткой и проституткой!!!! Как Вам это нравится! И главное, после требования извинений, отношения между нами стали просто невыносимыми. Я превратился в его личного врага, дошло до того, что я боюсь, что меня отравят. Или сотрут. Нет, конечно, это невозможно, но вдруг майский мир в его новой ипостаси настиг и меня? Вдруг я уже внутри дурной фантазии этого сукина сына? Кто нас спасет тогда? Феликс, Наденька говорит, что до нее дошли сведения, что Сталин произнес фразу, будто бы сионистам в мире пришел конец. Я сразу вспомнил о Марфе.

Я располагаю сведениями, что без моего ведома в мире происходят перестановки. Неудивительно, что майский мир все чаще сбоит. Рекомбинации реальности осуществляет этот сукин сын. Одобряет ЦК. Что же творится в ЦК??? Ясно, что они все у Стального Человека за пазухой. Иллюзии, которые он создает на Агрегате, страшные. Они страшны своей обыденностью. Я читаю газеты и все вроде бы нормально, на первый взгляд. Но когда смотришь на реальность под слоем майского мира, становится ясно: у каждого руки в крови. Стало быть, пресса в его руках. Это копец. Будь проклят тот день, когда я дал свое согласие на сотворение майского мира. Будь оно все проклято. Нет ничего отвратительнее этой наигранной изоляции. Сотни дебилов из В.Ч.К. Здоровенные такие парни. Агенты Ивановы. Мне с ними тяжело говорить. Постоянно приходится задирать голову. Я требую уменьшить охрану. Зачем такое количество. Можно обойтись и меньшим числом. Очень прошу, предпримите меры, привезите меня в Москву. Я хочу в столицу. Я давно не общался с рабочими коллективами. Я стал терять связь с майским миром и рискую вылететь из всякой действительности.

Горячо обнимаю, твой Ульянов (Ленин).
20.12.1921 г."

(Под датой рукой Сталина приписано: "Синие. Достаточно одной таблетки".)

Старики бают, раньше в мордовских лесах нечисть водилась. Водяной - не водяной, леший - не леший, а только пойдет человек вечерком в лес по дрова там, или грибочков на фриштык подсобрать и пропадет с концами. Кинутся искать -- ан только картуз в сырой траве валяется, да клочья зипуна в ветвях осинника ветер колышет.

И не то, чтоб разбойники баловали, вовсе нет. Кондратий Пыжов о ту пору атаманом был, человек с понятиями, сметливый. Ножиком кого пырнуть, чтоб не озорничали, за милую душу мог. Как-то раз купца голштинского голоштанным обратно в родную Голштинию отправил. Такой шутник. Так ведь то дело мирское, привычное.

Или вот еще лесник в сторожке бирюком жил. Прохруст Никодимыч. Мужчина рослый, видный, только совсем от лесной жизни мозгой навернулся. Выходил по пятницам на большак, гостей звал. Поймает гостя -- в дом ведет, чаем потчует, заедками. Поздно за полночь засиживались. А как почивать ложились -- стелил Прохрустушко гостю саму большу кровать. Тут уж не откажешься. Да и как отказаться, когда лесник глазком зыркает вопросительно и топором из стороны в сторону водит. Никакой мочи отказаться нет. Коли велика кроватушка -- вытягивал Никодимыч гостя до самой до нужной плепорции. А уж коли мала -- не обессудь, мил человек, обязательно топором ноги маненько поравняет. Привычка. Так ведь то тоже дело мирское. Кто ж по пятницам по большаку ходит? Чай, добрые люди все по домам сидят.

реклама

А уж если в лесу вечерком пропадал кто, того точно нечисть забрала. Тут и к гадалке не ходи. Весело тогда люди жили, рыба в речках жирнее, наваристее водилась, солнышко ласковей светило, да и брюква не в пример дешевше была.

Так вот.

Пробивался в то время в одном сельце печником Николай Бендерин, попов сын. Истый богатырь, не нонешним чета. С одного удара быка валил. Болтают, есть за морем Ромейским другое море, а за тем морем иноземная страна Гишпания, где гишпанцы, известно, на головах живых кур носят, да в соломенных домах живут, одно слово, не по-христиански. В Гишпании той, сызмальства быков укрощать учат, ан все одно - против Николая любой гишпанец что плотник против столяра.

И не такое Николай умел. Раз дунет -- ветер подымается, корабельщики паруса натягивают, плывут по Волге-реке в землю персиянскую, в царство аравийское, торговать женчуга, самоцветы, сурьму, пеньку, солому маковую, конопляное дерево. Туда-обратно мягкую рухлядь возят, славянские шкафы, самовары, матрешки, борзых щенков.

Или вот еще какая была история.

Впрочем, не буду о ней сейчас, дело к ночи. Самая пора для всякой нечисти. Робковато бьется в тесной печурке огонь, звериные рожи заглядывают в окошки -- эй, хозяин, не пустишь ли, не знаю, чайку попить, обогреться, сами мы не местные, переночевать негде?

Зацветает в пустынном лесу разорви-трава, страшным голосом ухает на болоте филин, а в Оптинской пустыни укладываются на покой постники: торопливо почесываются, благочестиво зевают, беспокойно перекатываются с боку на бок -- ан сон нейдет. Чудится им странное и сугубое. Мнится, как призраки бродят по болоту, кличут друг дружку, измышляют недоброе, ищут пустынников спалить в амбаре, старшего ключника Епифания забрить в солдаты, а самого настоятеля, страшно сказать! - определить в швейцары при публичном доме.

Только это уже совсем другая история.

Много разных историй было. Одна другой занимательнее, одна другой тревожнее.

Только раз начали про нечисть говорить, так до утра не успокомся, не поможет ни зверобой-трава, ни коренья валерианные, ни ромашков цвет. Пастернак-трава да мать-и-мачеха тоже не помогут.

Чего уж там, делать нечего, продолжим про печника.

Дожил тот Николай Бендерин, попов сын, до седых волос, а ума не нажил. Женат был, овдовел, детей не приплодил.

Оно и понятно, как понадобится ему вечерком дров привезти, или хоть хворосту, не подмогнет никто: все сам собою и послатьза помощью некого. Злые пошли сельчане, без разумения. По доброй воле в лесок поздним часом нейдут, возмутительное своекорыстие в душе соблюдают. Староста новый вовсе волком глядит. Почету не оказывает. Впору впасть в тоску-печаль, но кто тогда дров спроворит старичку?.. И приходится, помолясь, в путь-дорогу отправляться. Топор взять для верности, да хлеба краюху для пропитания.

Долго ли шел Николай, коротко, но забрел в самую что ни на есть глухую чащобу, туда же медведи не заглядывают. Верно, опасаются. Но герой наш хоть и из поповичей, однако задатков самых героических: шутка ли! - тридцать лет и три года в печниках. Примерился Николай, поскреб в затылке, раздавил вошика, да начал лучшую сосенку рубить.

Споро рубит -- аж в ушах гудит и вдруг слышит -- Голос:

-- Что ты, печник, дубина, делаешь?

Струхнул Николай, а виду не подал, дальше себе рубит, щепки летят.

А Голос пуще любопытствует:

-- Ты зачем, печник, в моем заповедном лесу, ценную сосну рубишь?

Молчит Николай, зубы сжал, весь подобрался, а топором вовремя махать не забыват.

Подивился Голос такому обхождению, спрашивает:

-- Нешто совсем совесть потерял, совесть твою, печник?

Тут Николай сосну срубил, домой поволок. На том дело и кончилось. Потому как не Голос то был, а Владимир Ильич Ленин. Очень добрый человек. А случись поблизости нечисть какая, или там, Прохруст Никодимыч, как есть сгинул бы печник ни за грош. И обмывал бы его белые косточки нелепый ноябрьский дождь.

Перевод с моравско-мордовского Макса Драбека

Сегодня у меня скверное настроение, и поэтому ничего хорошего о Ленине я не напишу. Напишу гадостей. Ленин был мудак. Из плохой семьи. Не особо умный и при этом злобный.

Но если я так напишу, то подумают, что у меня лично к этому, блин, Ленину, что-то есть. А мне этот Ленин совершенно пофигу. Он уже почти сто лет как помер и в гробу лежит, в белых тапочках и в жилетке. Я недавно тоже примерял жилетку и даже отходил почти весь день в костюме-тройке. Ощущения отвратительные. Мерзкая одежонка. Девки хотя и говорят, что им нравится, но при этом ни одна не даёт. И то, сложно себе представить, чтобы к Ленину в мавзолей девки ходили. Разве что совсем клинические идиотки. Впрочем девки они и так не слишком умные, стало быть всего можно ожидать.

Вобщем пустой теперь для меня Ленин человечишко. Никаких хороших воспоминаний у меня с ним не связано, да и плохих тоже. Правду про него писать - скучно, а выдумывать - противно. Можно попробовать написать, что я про него раньше думал, да что толку. Раньше про него многие так думали. Можно бы его и закопать с глаз долой, да ведь всё равно. В Москве лежит, на Красной площади, а стало быть то же самое, что закопанный.

По поводу праздника 7 ноября - красный день календаря, имею сообщить следующее. Лет пятнадцать назад был я трубачом и ходил на демонстрацию и исполнял там в составе оркестра революционные песни. Вполне вероятно, что и сейчас смогу что-нибудь такое наиграть. Соль-фа-соль-ля соль-фа-соооль-до. Духом окрепнем в борьбе. Народ радовался и выпивал, благо было холодно. А я не выпивал, да и радовался не особо. Мундштук у трубы был холодный и, чтоб не приморозить губы, надо было между пьесками засовывать его в карман или в перчатку. Кстати перчатки тоже были не всегда. Потому что перчатки - изобретение пустое и мещанское, к северной погоде неприспособленное. А у трубы хоть и три кнопки, но в варежках на ней - фиг поиграешь. Потом ноты. Куда прикажете на демонстрации цеплять ноты? На спине впередимарширующего они прыгают, руки трубой заняты. Впрочем наверное именно поэтому кой-какие пьески я помню наизусть до сих пор. Соль-до соль-ля-си-ми республик свободных. А может ещё и потому помню, что не выпивал. Почему я тогда не выпивал, сейчас для меня загадка. Вот, например, лет до пяти я пил так, что сейчас и вспомнить не могу, что тогда происходило. Без продыху пил. Потом видимо ушёл в завязку. Сейчас я развязался, но пью вполне умеренно и не каждый день и помню даже такое, чего лучше и вообще б не знал. Про то что Ленин, например, помер от сифилиса. И теперь лежит в жилетке. Скоро уж будет сто лет, как лежит. Мне бы давно надоело столько лежать. Во всяком случае, писать столько мне точно надоело. Всем привет.

Наденька просто обязана была ему это сказать - но как? А если обидится?

Она слегка покачивалась на водном матрасе, сознавая, что почти невесомая интимно-фиолетовая простынка вполне достойно очерчивала ее пышные формы, высокие груди и прочие прелести зрелой, красивой, ухоженной женщины. Кроткий взгляд ее небесно-голубых глаз, обновленных после лазерной коррекции, был прикован к плотной, атлетически сбалансированной фигуре мужчины у окна. Обнаженной фигуре любимого мужчины. Володеньки.

Его силуэт едва выделялся на фоне тяжелого бархата штор, практически не пропускающих дневного света в их секретное убежище ("В конспиративную квартиру", - как шутливо говаривал Володя, будучи в веселом настроении). Полумрак скрывал многое, но Наденька более чем хорошо знала это великолепное, страстное тело, над которым много работали - и дорогие ген-корректоры, и не менее дорогие тренеры-культуристы. Ей не требовалось сияния дня, чтобы видеть, представлять - да почти ощущать это любимое тело.

Володя чуть раздвинул бархат штор, щурясь на полоску просвета, глянул на холодное ноябрьское небо за окном.

Вечерело.

Вздохнув, он поправил штору, обернулся к Наденьке.

- Знаешь, Надюша, сто тридцать три - всё-таки возраст... Бодримся, хорохоримся, но... Большая часть жизни уже прожита! Большая - и самая плодотворная...

Вернулся к кровати, присел в ногах у Наденьки.

Мягко колыхнулось податливое женское тело. Он погладил его через холодок простыни. Продолжил задумчиво:

реклама

- Намедни, на ужине у князя Гаврилы (ты его знаешь - нынешний вицепредседатель Государственного Совета), перемолвился я с Вавиловым парой слов. Так вот, мнение главного нашего академиком вовсе неутешительное: Николай Иваныч считает, что не дано нам перешагнуть двухсотлетний рубеж. Просто не дано… Говорит - это, мол, только в измышлениях журналистов-опимистов вечная молодость и вечная жизнь... А на деле предел-то достигнут!

Поверхность кровати еще раз колыхнулась - Володя прилег, нежно взял руку Наденьки, прижал к губам.

Отпустил, вздохнув опять:

- Предел, да... А сделано так мало! И чувство в груди такое, что жизнь уходит… Совсем уходит куда-то. А чего хотелось - того и нет! Как говаривали интеллигентствующие субъекты лет семьдесят назад: не реализовал я себя!

Наденька поцеловала его в гладкое плечо - упругое, налитое первоклассной мускулатурой - придвинулась. Прошептала, щекоча ухо теплым дыханием:

- Это осень. Ее грусть пагубно влияет на моего Володю. Это пройдет.

- Да, осень, - легко согласился он. - И почти предзимье. Седьмое ноября.

Заложил руки за голову, сладко потянулся.

- Знаешь, Надюша, для меня этот день всегда был особенным. Именно седьмого ноября я всем существом свом ощущаю некий подъем сил, неуемную внутреннюю энергию. Что-то пушкинское приходит в душу - светлое и радостное. Как в начале новой жизни. Но седьмое сменяется восьмым - а жизнь остается неизменной. За душевным подъемом ровным счетом ничего не следует. Вернее, следует: упадок сил, разочарование. Пренеприятнейший осадок - как после несостоявшегося праздника.

- А мы? Наше знакомство, годовщину которого мы отмечаем? - осторожно возразила Наденька, приподнимаясь. Кивнула в сторону еле заметного в полумраке столика с откупоренной бутылочкой "Мадам Клико", надкушенными фруктами, разворошенными букетами. - Разве этот праздник - не повод пересмотреть твое отношение к седьмому ноября? Самым коренным образом!

Шелк простыни съехал вниз, частично обнажая роскошь женского тела, чего Володенька пропустить никак не мог.

- Ну конечно, родная, - нежно пробормотал он, ласково прикасаясь лбом, носом, щекой к ее дразнящим формам. - Конечно, это повод! И еще какой повод!

- Вот только Инесса так, кажется, не считает?

- Надюша, мы уже говорили на эту тему, - скучно проговорил Володя, чуть отстраняясь. - Развод с Инессой невозможен. В партийных рядах не поймут! Я уже несколько раз пытался убедить Александра...

- Да, Александра, - безжизненно повторила Наденька.

Воцарилось неловкое молчание.

Обычно все молчанием и завершалось. Перемолчав минутку-другую, можно было снять напряженность поцелуем, объятием, но сейчас Наденька заговорила вновь. И тон ее был крайне неприязненным:

- Александр! Всюду только он. Тебя, твою энергию, твой великий ум - все это Александр эксплуатирует самым нещадным образом! Да еще и смеет распоряжаться твоей личной жизнью! Володенька, пойми, так нельзя! Пользуясь своим положением лидера партии, он… он сознательно третирует тебя! Да, третирует! Тебя - члена ЦК! И только потому, что он твой старший брат! У меня есть основания полагать, что именно он имеет отношение к бесконечному муссированию самых оскорбительных слухов вокруг наших отношений... При этом весь высший свет прекрасно осведомлен, что Инесса тебе неверна, что ваш брак уже десятки лет как фактически распался! Но Александр со своими нелепыми разговорами о некой партийной этике - он все переворачивает с ног на голову!

Наденька порывисто приподнялась на локте, заглядывая в глаза Володе:

- А ведь на самом деле не ты его, а он тебя компрометирует! И знаешь зачем? Знаешь ведь, прекрасно знаешь! Чтоб отодвинуть на вторые роли - и в ЦК, и в партии! Не улыбайся! Он уже приучил партийные массы к тому, что ты вечный аутсайдер в вашем тандеме! Хоть это и не правда! Настоящий двигатель партийного строительства и политический стратегии - это ты! Именно ты!

Володя искренне залюбовался этой женщиной. Как она верила в него!

- Володенька, - порывисто склонилась к нему Надя, - умоляю: хватит! Достаточно уже смотреть на мир глазами Александра! Для него наше с тобой счастье - ничто! Да и не его он хочет разрушить - он просто эгоистично боится потерять тебя, остаться без твоей интеллектуальной поддержки. И меня ненавидит он не из-за мифической партийной этики, а как человека, который... Котрый позволит тебе стать тем, кем ты и должен быть - действительным партийным вождем! А в дальнейшем - премьер-министром империи! Ты ведь мог стать им уже шестьдесят лет назад - помнишь, тогда, во время второго американо-испанского кризиса? Но как ловко Александр присвоил себе все твои заслуги! Все лавры миротворца! Но ничего! Сейчас, в две тысячи третьем году ты снова способен возглавить партию! Только надо поверить в себя! А не жаловаться, что жизнь уходит понапрасну!

- Но почему же наше положение сейчас кажется тебе настолько уж нехорошим? - Володя смотрел в сторону. - Да, я - "вечно второй". Зато мы с тобой счастливы. И разве не ясно, что настоящая моя семья - это именно ты! А когда у нас будет сынишка, то Инессе ничего не останется как...

- Не будет! - воскликнула Наденька отчаянно, и долго сдерживаемые слезы полились из ее прекрасных глаз.

Страшная новость, которую она всё не решалась сообщить, вырвалась сама - и в самой грубой, резкой форме.

- Как? Почему? - он вскочил. В глазах недоумение, обида. - Ты передумала? Но ты же так хотела, и мы ведь решили...

- Вот только нашего решения для этого оказалось недостаточно... - горько вздохнула Наденька. - Я сегодня получила официальный отказ. Посмотри.

Не глядя протянула руку к ридикюлю, вынула из него сложенный листочек, сунула Володе в теплую ладонь.

В листочке всё было на месте: золотой герб Российской империи, витиеватая подпись Суворина, новоиспеченного графа, начальника столичного департамента народонаселения. Дата, печать. И роковые слова: "...вынуждены отказать".

- Но почему?.. - ошеломленно пробормотал Володя. - Я же предварительно говорил с Сувориным... Он обещал...

- Обманул, - строго сообщила Наденька, промокая щечки. - Слышал бы ты как он сегодня передо мной рассыпался в извинениях, когда вручал отказ! "Вот, мол, если бы вы с милейшим Владимиром Ильичом были женаты - тогда, конечно, тогда можно было бы сделать исключение, но для неженатых девиц, вы же знаете, правила очень строги"!..

- Подлец, подлец! - глухо, угрожающе рыкнул Володя. И вдруг заорал, вскакивая, хватая с кресла свой алый махровый халат. - Евстрат!!

- Наденька, прикройся, - приказал при этом, быстро затягивая пояс халата.

В дверях появился встревоженный громила в пятнистой униформе с приоткрытой кобурой на боку.

- Слушаю, Владимир Ильич!

это важно

- Дело к тебе, любезный, - сурово произнес Владимир. - Отбери пару наших ребят... Силантия обязательно прихвати, он надежный товарищ! И сегодня же, вечерком, часиков в десять, прогуляйтесь-ка вот по этому адресу. - он быстро черкнул в листочке, вырванном из блокнота. - Навестите этого господина. Он в квартире проживает один, но когда откроет, обязательно спросите у открывшего имя и фамилию - с этим канальей ошибки произойти не должно!

- Володя, надо ли? - с сомнением проговорила Наденька. - Ведь уже ничего не исправишь, это ведь прошло по официальным каналам...

- Еще как надо! - сурово отрезал Володя. - Таких скотов, графов новоявленных, обязательно надо учить. Со всей пролетарской беспощадностью! Ты понял, Евстрат? Впрочем, вот что. Чтобы полностью исключить ошибку, войди на вот эту страничку Интерсети (он дописал на листочке еще несколько слов), внимательно, со всех сторон изучи его объемные фотографии - и действуй! Только вот что. Живым он все-таки должен остаться. Это нужно для дела - во-первых. А во-вторых, нашим адвокатам потом будет легче добиться для вас с Силантием самого короткого срока высылки.

Громила по-армейски четко отсалютовал и неслышно исчез. А Володя, глядя на закрывающуюся дверь, вдумчивым тоном, каким обычно говорил с экрана телевизора, подытожил:

- Вот для таких и работаем. Для простых людей. Таких как Евстрат, как Силантий. Чтоб и они могли позволить себе всё в этой жизни: не только наружную пластику тела, но и глубокое перепрограммирование генома. Чтобы любому трудовому человеку стало доступно все то, что ныне - удел богатеев!

Сбросил халат, ставший ненужным, прогулялся по комнате, покачал головой:

- Да уж, Надюша. Вот тебе классический образец проклятия научно-технического прогресса. Мыслимо ли было нашим родителям (всего-то предыдущему поколению!) думать о таких вещах, как разрешение на рождение ребенка? Н-да... Забавно было б, доживи они до нынешнего расцвета молекулярной генетики! Начало пятидесятых двадцатого века - это же вспомнить страшно - катастрофа! Миллионы новых европейцев рождаются, а их отцы и деды не умирают. В одной только Российской империи население переваливает за полмиллиарда душ! Хорошо еще, что всякие там слаборазвитые Китаи вместе с Индиями да Африками еще не подключились к перенаселению... И Северо-Американские штаты чуть приотстали. Но теперь и их эта напасть не обошла... Н-да… Кабы не новая энергетика вкупе с успехами биологии с химией... Да кабы не наше запретительное демографическое законодательство - ей-ей, не избежать бы нам каннибализма на Руси...

- Но Володя, - робко прервала его Наденька, - согласись, даже после отказ Суворина у нас с тобой все-таки есть шанс на детей!..

- Ты опять об этом? - яростно топнул босой пяткой Володя. - Снова?!

- Однако же в замораживании сперматозоидов нет ничего постыдного, - взмолилась она, - и даже целого зародыша… Сотни тысяч пар так делают, если не получают разрешения...

- А потом? Кто контролирует что потом? Оглянуться не успеешь, как наш генный материал начнут клонировать безо всякого нашего ведома! А отвратительность процедур, связанных со сдачей этого самого генного материала, с его унизительной перепроверкой?..

- И все-таки, Володя, - упрямо нагнула голову Наденька, - ведь это - гарантия. Не сейчас, так потом - но наши дети обязательно появятся на свет!

- Надюшенька, наивная ты душа. Я же тебе рассказывал о том, что творится в этих Геноцентрах. Не далее как в прошлом месяце комиссия нашей Думской фракции проверяла и Московский, и Петроградский, и Киевский Геноцентры. И везде одно и то же! Сплошные злоупотребления, коррупция, неразбериху! И, думаешь, проведенная проверка изменила что-то? Ха! Одних воров сняли, других поставили!

Володя порывисто присел на край кровати, поднес к губам мраморно-белые, чуть подрагивающие пальчики Наденьки:

- Не бойся! Мы решим нашу проблему! Но решим по-другому! И Александр не такой уж монстр, как ты о нем говоришь, и Суворин - не последний граф на своей должности...

Надя молчала, глотая слезы.

- Ну вот тебе, пожалуйста, - Володя склонился к ее лицу, торопливо целуя.

- А, знаешь, откуда на самом деле все наши беды? - с плутовской улыбкой спросил он вдруг, преданно заглядывая в заплаканные голубые глазки.

- Откуда? - грустно поинтересовалась она.

- Во всем виновата Великая Декабрьская революция!

Наденька невесело хмыкнула, не приняв шутки.

- Именно, именно Декабрьская! - продолжал он настаивать. - Именно они, наши доблестные революционеры, которые в тысяча восемьсот двадцать пятом году, едва начав, так и не довели дело до необходимого завершения!

- Какого еще завершения? - усмехнулась Наденька.

Вот проказник - все-таки рассмешил ее!

- Как какого? До республики! - Володя важно поднял указательный палец. - До настоящей, а не этой нашей - ублюдочно-конституционной монархии. А была бы сейчас у нас республика - с настоящей, а не игрушечной демократией - уже сейчас ходили бы мы с тобой в президентах да премьер-министрах!

- Ты не прав! - Наденька, как признанный историк-специалист именно по этому периоду, не могла не возмутиться. - Революционеры-декабристы вовсе и не собирались доводить до республики!

Ее слезы высохли, голос зазвенел металлом уверенности - Володя отметил это с удовольствием.

- Все произошло именно так, как планировалось, - убежденно сказала Надя. - "Конституция" Муравьева с самого начала предполагала установление конституционной монархии!

- Вот именно, что Муравьева! - скривился Володя. - Этот мягкий духом Никитка Муравьев - это он во всем виноват! Пестеля надо было слушать. Пестеля! Мудрый Павел Иванович в "Русской Правде" всё как надо расписал. А Муравьевская камарилья вместо благодарности - в кутузку Павла Иваныча! И только, понимаешь, человек вышел из нее - так его опять! А потом - в ссылку. А потом сызнова в кутузку!

- Послушать тебя, так он прямо святой человек был... - хмыкнула Наденька. - Пестель этот только и знал, что к крови призывать. Он да Якушкин.

- А крови не надо бояться, - спокойные слова Володеньки прозвучали серьезно и значительно. - Потому-то Никитка Муравьев и взял верх в Декабрьской революции, что наши канонизированные горе-революционеры показали себя с наихудшей стороны. Взяли - да и наделали в штаны. Дружненько. Ужаснулись, что случайно шлепнули этого претендента на трон - как там его - Николая? То ли еще великого князя, то ли уже Императора - теперь и не установить. Угораздило же наследника Империи заблудиться в переходах Зимнего! Его и шлепнули. И перепугались. Ой, большая кровь, можно подумать! А они ухватились за Никиткину "Конституцию"! Вот с тех пор мы ее и тянем-потянем. Почти уже двести лет развалить пытаемся - да все не можем. И не только мы! С учетом того, что Россия - несомненный лидер объединенной Европы, так и прочие европейские государства вынуждены, нам в подражание, сохранять свои опереточные монархии!

Володя неожиданно для себя разъярился вдруг не на шутку.

Резко поднялся, плеснул в бокал шампанского, но так и не выпил - со стуком поставил обратно. Сообщил неожиданно злым, высоким голосом:

- А вот не стать мне Российским президентом пока это болото сохраняется! Никак не стать! Не нужен мне пост премьер-министра! Я хочу руководить всей Европой! Всем миром! Только так! А ради более мелкой цели, извини, Надюшенька, даже и надрываться не стоит!

Повернулся к кровати, собираясь продолжить свою тираду - и замер.

Его не поняли. Похоже, последних его слов - слов самых важных, все объясняющих - даже и не услышали.

Надюша сидела выпрямившись, глядя вдаль, зачарованная открывшейся перспективой:

- Думаешь, не застрели они тогда великого князя Николая Павловича, история могла бы пойти по другому пути? Более прогрессивному? И все бы изменилось? И мы с тобой встретились бы раньше, еще в молодости? И полюбили бы друг друга, и женились, и успели завести ребенка до всех этих демографических запретов?

Володя закрыл глаза, глубоко вздохнул, справляясь с острым чувством обиды, и только после этого ответил - почти буднично, хоть и очень грустно:

- Я думаю... Какая, Надюша, разница, что я думаю... История, как известно, не знает сослагательного наклонения.